Лейтенант Шмидт
Шрифт:
казского побережья, но нигде не нашёл поддержки. На исходе
были уголь, запасы пищи, вода. И потёмкинцы решили уйти в
Румынию.
Когда Владимир Ильич Ленин, который в это время нахо-
дился в эмиграции в Женеве, узнал из газет о приходе «Потём-
кина» в румынский порт Констанца, он назвал броненосец
«НЕПОБЕЖДЁННОЙ ТЕРРИТОРИЕЙ РЕВОЛЮЦИИ».
Вот
СКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.
Революция была похожа на шквал — так внезапно менялись
события. Все знали, что было вчера. Никто не знал, что будет
завтра. Уже наступила осень...
В ту осень не дымили трубы российских заводов, не пылали
доменные печи Донбасса и не мчались по рельсам, выбрасывая
снопы искр, пассажирские и товарные поезда.
ВСЕРОССИЙСКАЯ СТАЧКА. По всей стране народ требовал
перемен. Не просил, как это было в январе, а ТРЕБОВАЛ!
Военный губернатор Петербурга генерал Трепов отдал при-
каз: «Против демонстрантов патронов не жалеть!!!»
Но рабочие упрямо выходили на демонстрации и не выхо-
дили на работу. Они требовали равных прав для всех. Торгов-
цы взвинтили цены на продукты. Рассуждали: «Голод не
тётка, захотят есть — вернутся к станкам!» Но и это не помог-
ло — рабочие не сдавались.
А царь — виновник «Кровавого воскресенья», что делал он?
Вместе с семьёй и придворными он спрятался в маленьком
дворце на берегу Финского залива и трусливо ждал известий от
своих министров и генералов.
В те годы возглавлял царских министров граф Витте. Это
был очень умный и хитрый чиновник, политик, дипломат.
— Ваше величество, — сказал он, обращаясь к царю, — если
вы не пообещаете народу всех свобод, которых он требует,
произойдёт революция. Издайте манифест. Пообещайте в этом
документе народу всё, что он желает, и народ притихнет. Рабо-
чие вернутся на заводы и фабрики, крестьяне перестанут жечь
усадьбы помещиков, страна успокоится, и всё останется по-
прежнему.
Царь согласился — и 17 октября 1905 года поставил свою
подпись на манифесте, который написал граф Витте.
Всю ночь стучали телеграфные аппараты, сообщая ВСЕМ...
ВСЕМ... ВСЕМ... О ДАРОВАННЫХ ЦАРЁМ СВОБОДАХ.
Наступил новый день — 18 октября 1905 года.
На улицах люди обнимали друг друга, кричали «ура», пла-
кали от счастья. Верили: теперь всё пойдёт иначе. Будут союзы,
будут партии, будут собрания, и больше никто никогда не по-
смеет запретить произносить слова правды! А разве правда, вы-
сказанная вслух, не оружие в борьбе за справедливость?!
И на митингах, которые вспыхивали сами по себе на улицах,
на бульварах, на площадях и набережных, люди открыто гово-
рили о своих чаяниях и надеждах, ещё не зная, как закончится
этот день...
В Севастополе митинг бушевал на Приморском бульваре.
И лейтенант Шмидт стоял в ликующей толпе и слушал орато-
ров, которые поднимались на деревянный помост эстрадной ра-
ковины, где по вечерам играл духовой оркестр. Оркестр и сего-
дня играл, но не привычные вальсы, а «Марсельезу» — француз-
скую революционную песню.
— Почему играют «Марсельезу», а не гимн «Боже, царя
храни»? — останавливаясь возле Петра Петровича, удивлённо
проговорил капитан второго ранга Славочинский. — Это непо-
зволительно!
— Да потому, — ответил Пётр Петрович, — что «Марселье-
за» — песнь свободы! И в такой день, когда российские рабочие
в упорной борьбе завоевали гражданские свободы, пристало ли
им петь гимн царю?
— Ну знаете ли! — возмутился Славочинский. — Услышать
такое от офицера и дворянина — это... это... это вам так просто
не пройдёт! И запомните, лейтенант: его величество русский са-
модержец Николай Второй даровал свободы своим поддан-
ным! И посему его величеству и надлежит петь хвалу в знак
благодарности. С вами же я более не знаком.
— Вот и отлично, — проговорил Шмидт и сам поднялся на
помост. Он знал, что скажет людям: надо идти к тюрьме и тре-
бовать, чтобы городские власти немедленно освободили полити-
ческих заключённых.
...Спускалась ночь, чёрная и звёздная, но люди, собравшиеся
на площади перед тюрьмой, не спешили расходиться по домам.
Они ждали, когда распахнутся тюремные ворота и появятся уз-
ники, мужественные люди, не побоявшиеся вступить в едино-
борство с самодержавием.
И Пётр Петрович был тут же. Это он передал начальнику
тюрьмы требование освободить политических. И не сомневался,
что сейчас это произойдёт.
Вот и вправду дрогнули створки ворот. И по толпе пронёсся
вздох облегчения — наконец-то!
Ворота отворялись медленно, слишком медленно... А когда
они полностью отворились, из темноты двора шагнула, запол-
няя освещённый электрическими лампами проём ворот, шерен-