Лезвие вечности
Шрифт:
– Почему мои?
– Потому что ваш Котов разгромил квартиру моего друга, а делать ремонт ему не на что. Конечно, я мог бы заплатить, но не находите ли вы, что это ваша проблема?
– А… Ну что же, раз так, берите. В сумку Бориса поверх рукописи посыпались запечатанные пачки долларов.
– Распорядиться, чтобы вас отвезли? – спросил Бек.
– Да, пожалуйста.
Бек взялся за телефонную трубку.
– До свидания, – сказал он Борису, когда тот шел к двери.
«Вряд ли мы когда-нибудь увидимся», – подумал Борис.
Он ошибся. Они увиделись приблизительно
21
Из окна кабинета Бек смотрел, как отъезжает от виллы серебристый «мерседес», увозящий Градова. Прихватив бутылку хорошего виски, Генрих Рудольфович покинул кабинет, по дороге успокоительно кивнул шефу охраны и спустился в гостиную. Там он задернул шторы, чтобы укрыться от палящего солнца, и откупорил бутылку. На вращающейся стойке с видеокассетами он выбрал фильм, включил магнитофон.
Это был «Охотник на оленей» Майкла Чимино, любимая лента Бека. Тяжелый и мрачный фильм импонировал Беку потому, что повествовал о двух вещах – о стойкости человеческого духа и о том, что не бывает духа несгибаемого. Война раздавит кого угодно, а понятие «война» Бек трактовал широко.
Если бы кто-то подсмотрел сцену, разыгравшуюся в кабинете Бека, то мог бы подумать, что Генрих Рудольфович выдохся, поскольку сдался так быстро. Но это была лишь форма. Содержание, как всегда, лежало глубже. В различных обстоятельствах вынужденная реакция может выглядеть и малодушием, и мужеством. Очень трудно оценивать поступки людей правильно.
Ступени лестницы вели Бека к поражению. От эйфории первых дней, внезапно блеснувшей мечты – через перманентные неудачи реальных шагов – к осознанию недостижимости цели. Когда пришел Градов, Генрих Рудольфович уже подвел для себя итог, и его занимала в большей степени тактика оппонента, нежели борьба всерьез.
На экране играли в русскую рулетку, крутили барабан заряженного одним патроном револьвера, щелкали у виска. Играли пленные американцы, кровожадные вьетнамцы выли от восторга. Герой должен был погибнуть, потому что это – записанный на пленку фильм, и, сколько его ни запускай, все равно увидишь одно и то же. Логика событий неумолима, как логика движущейся магнитной ленты. Запись на пленке можно стереть и записать что-то новое, но это будет уже другой фильм, с самого начала другой.
Генрих Рудольфович налил рюмку виски, выпил, потом без перерыва еще одну.
– Пустяки, – произнес он вслух. – Подумаешь… Визгу много, а шерсти мало. – Он засмеялся и подмигнул собственному отражению в большом зеркале. – Кое-что я потерял… Но кое-что ведь и осталось, верно?
22
Бориса доставили к дому Мезенцева. Не чуя ног, он взлетел по лестнице, поднял руку к звонку и вдруг замер.
Дверь была приоткрыта, совсем чуть-чуть. Почему? Если кто-то из них вышел из квартиры… Или они оба… Зачем оставлять открытой дверь?!
Он толкнул дверную ручку, шагнул в прихожую.
– Оля? Андрей?
Молчание.
Оказавшись
Волосы Мезенцева слиплись от крови, кровь заливала лоб, щеки, закрытые глаза. Борис метнулся в кабинет, в кухню. Оли нигде не было. Тогда Борис вернулся к Андрею, попытался нащупать пульс. Несколько кошмарных мгновений ему казалось, что он держит руку трупа. Но тоненькая нить все же билась…
Градов кинулся в ванную, смочил полотенце в холодной воде, оттер кровь с лица друга. Мезенцев едва слышно застонал, разлепил веки.
– Борис…
– Это я, Андрей! Держись, я вызову «скорую»…
Борис сорвал трубку с разбитого аппарата, кое-как починенного Мезенцевым. Он долго объяснял, что произошел несчастный случай, что у его друга травма головы… Господи, да что же они выспрашивают, когда надо спешить?!
Наконец ему пообещали выслать машину. Борис вновь склонился над Мезенцевым.
– Андрей, ты можешь говорить? Что здесь было, Андрей? Где Оля?
Мезенцев снова издал тихий стон.
– Какой-то мужик… Я не отпирал, он сам вошел… Я его не знаю… Кажется, ударил меня… Ничего не помню…
– Сейчас приедет «скорая», я вызвал… Держись…..
Борису было ясно, что из квартиры необходимо уйти до приезда врачей. В подобных случаях они обязаны ставить в известность милицию, а Борису встречаться с ней не с руки. Но он не хотел покидать раненого друга, несмотря на то что ничем не мог помочь. Он выбрал промежуточное решение: широко распахнул дверь на лестницу, прислушиваясь к шагам. Периодически он смачивал лоб вновь лишившегося сознания Андрея холодным влажным полотенцем.
Снаружи, снизу донеслись голоса.
– Вроде этот подъезд…
– Смотри по номерам. Да, наверх надо…
Борис выбежал в прихожую, схватил сумку и поднялся на один лестничный пролет. Сверху он видел фигуры в белых халатах. Так, для Андрея он сделал все, что было в его силах… А Оля?
Мимо квартиры Мезенцева Градов спустился на улицу. Обогнув машину «скорой помощи», он зашагал прочь. Куда, зачем? Нет никакой возможности найти Олю. С чего хотя бы начинать? Обращаться к властям абсолютно бессмысленно, не говоря уж о том, что самого Бориса запрут под замок как личность крайне подозрительную, а расскажи он и малую часть своей подлинной истории, вообще отправят в сумасшедший дом. И ни одного человека, способного не то чтобы помочь, а просто поверить…
Ни одного, разве? Такой человек есть, и это Генрих Рудольфович Бек. Захочет ли он помогать Борису, узнав правду, – другой вопрос. Может быть, рассвирепевший Бек пристрелит Градова. Но идти больше некуда и не к кому.
Борис помахал рукой проезжавшей машине. Сперва водитель наотрез отказался везти его в такую даль, но Борис назвал цену, мигом положившую конец переговорам. Градов мог поклясться, что водитель ломает голову над тем, кто его пассажир, готовый столько платить. Не улепетывает ли с места преступления?