Лезвие. Книга 1. Последнее Рождество
Шрифт:
И не прожить те мгновенья опять.
Словно я с тенью во сне целовалась,
Словно в мечте смела искренней стать.
Время идет, а я всё в этой власти.
Я возвращаюсь в тот день вновь и вновь,
В море отчаянья, жажды и страсти,
В ту неизбежность, чем стала любовь.
Хочешь — забудь, только я не забуду
Голос и руки,
Веру в, увы, невозможное чудо,
Чудо, которым окажешься ты…
Время спустя надо мною лишь небо,
В нем не отыщется отблеск огня –
Зеркало счастья, где ты со мной не был.
Пепел надежд развевает меня…»
– Я что-то не понял, — Рон почесал правое ухо. — Джинни курит или это, как там оно называется, алигофрения?
– Аллегория, - машинально поправил Гарри, глядя куда-то в одну точку перед собой.
– Точно, аллегория! Так что, это оно или моя сестра курит?! Как думаешь, Гарри? Эй, да что с тобой? Тебе что, не понравился написанный о тебе стих? Красиво же!
– Это не обо мне, Рон.
– Как это? Тут же всё написано: вкус твоих губ, море страсти, любовь…
– Цвет твоих глаз — мое серое небо, — игнорируя Рона, пробормотал Гарри строчку из стихотворения.
– Ну да, серое… Стоп! — до Рона наконец дошло. — У тебя же глаза зеленые! Что же это получается тогда, а?.. Кому это?!
Внимание Гарри привлек еще один листок, заботливо прикрытый обертками от шоколадок, но перевязанный при этом ленточкой. Зеленой. Судя по виду бумаги, этот листок очень часто перечитывался. Поттер нерешительно протянул к нему руку. Что-то смутное стало подниматься и обозначаться внутри юноши, он, кажется, уже догадывался, что это за листок… Но ровный, каллиграфический почерк с претензионными завитками не оставил ни капли сомнений. Этот почерк Гарри Поттер знал наизусть, запомнил еще с первого курса, с первого урока зельеварения. Помпезный, манерный и до брезгливости идеальный стиль письма. Такой же, как и его хозяин.
Перед глазами юноши замелькал калейдоскоп картинок. Как будто бы кто-то решил показать ему все известные события в кино на ускоренном воспроизведении, так, словно снимала не та камера, монтаж с которой пошел в официальную версию фильма, которая всем отлично известна, а другая, запасная камера, скрытая до нынешнего момента. Вокзал, книжный магазин. Манерный, холодный, сероглазый мальчик и лохматая, рыжая, бедно одетая девочка, взгляд, полный презрения с одной стороны и страх с другой. Квиддич, столкновения гриффиндорцев со слизеринцами. Бал во время Турнира Трех Волшебников. Джинни в потрясающе идущем к ее волосам изумрудно-зеленом платье. Вновь эти холодные, презрительно-насмешливые глаза. Зима, снежки. Разметавшиеся на идеально-белом снегу ярко-рыжие волосы. И снова тот же взгляд, из окна, в отдалении. Как Гарри не понимал этого раньше? Как он не чувствовал, как не догадывался, что поведение Малфоя относится не только к нему самому и не к вечной вражде? Зато теперь, при быстрой "перемотке" материала, отснятого кем-то жестоким и слишком честным, все детали мозаики вставали на свои места с ужасающей отчетливостью. Малфой был влюблен в Джинни много лет, сам того не понимая - и прямым текстом описал это в своем признании этим ровным, до брезгливости идеальным почерком с манерными завитушками.
А самое ужасное то, что его чувство оказалось абсолютно взаимным.
Малфой. Джинни. Пара.
Гарри
– Всё прочитали, мальчики? — холодно поинтересовалась она каким-то совсем чужим голосом.
Гарри собрался с духом и поднял на девушку взгляд. Поднял — и обомлел. Это была не Джинни Уизли, которую он знал, вернее, думал, что знал много лет. Это была Джинни Драко Малфоя. Такая же неприступная, гордая и холодная, как он сам.
– Джинни! Как ты могла в кого-то влюбиться, пока мы боремся со злом! — накинулся Рон. — Что это вообще значит?! Почему стихи грустные?! Кто он? Он тебя бросил? Предал? Тогда как он после этого смеет писать тебе любовные письма?! Какого рожна ты куришь, в конце концов?!
– Так вот, что тебя интересует! Рассказать? — в горьком взгляде Джинни блеснула ярость. — Я пишу эти стихи, потому люблю его, черт возьми! Уложи уже это в свою черепную коробку, Ронни! А он пишет мне эти письма, потому что тоже меня любит! Пока вы меня бросили, удрав на поиски непонятно чего, мы с ним всё это время были вместе! А сейчас мы не вместе из-за вашей дурацкой, никому не нужной войны! И, черт возьми, плевала я на вашу вражду, кровь и прочее дерьмо, вы, долбаное великолепное Трио!!! Вы друг друга стоите, и ваша Гермиона в особенности! Доблестная тройка вечно во всем правых гриффиндорцев, которые лучше других знают, как и что правильно - кого брать в поход, а кого бросать на произвол судьбы в Школе, кишащей Упивающимися и дементорами, например! Или как читать чужие письма без разрешения!!! Да вы все ЕМУ и в подметки не годитесь! Это единственный человек, с которым я была счастлива в этой жизни! И да, если ты до сих пор не сообразил, Ронни, это Драко Малфой! Делайте с этим знанием, что хотите!!!! Можете транпарант во всю стену повесить и тыкать в меня пальцем со словами "Фу, позор"! Мне плевать на мнение низких, поганых людишек, которым не стыдно читать чужие письма, да еще и вслух, на весь дом!!!!!!!!!!
Она яростно хлопнула дверью и унеслась прочь. Рон оторопело стоял, пытаясь осмыслить случившееся. Гарри сидел на полу, уставившись в одну точку. Он во всем винил себя. Он был один на белом свете, так повелось с рождения, и поэтому все вопросы, ответы и пожелания мог обратить только к себе. Правда, со времен Хогвартса он жил в плену иллюзий о семье, которая у него появилась. Но это была чужая семья. Другая семья. Семья, в которую его просто пустили посидеть за столом на какое-то время. Гарри думал, что знал их, но оказалось, он даже представления не имел о людях, которых привык считать родными. Он один. Всё это время. Был один и остается в одиночестве. Наедине со своей миссией, которую выбрали опять-таки чужие люди задолго до его появления на свет. Один.
— Послушай, Гарри, я так же поражен, как и ты, — смущенно мямлил тем временем Рон, пока они шли из спальни Джинни в свою комнату. — И я убью Малфоя, как только у меня появится такая возможность! И ты мне в этом поможешь. Мы же друзья, ты мне как брат, мы не должны быть порознь в этой ситуации…
Он запнулся. Гарри поднял на него глаза, и Рон ужаснулся так, будто на него смотрела бездна. Видимо, таким он не видел своего друга никогда.
— Рон, — Гарри заговорил, и голос его был совершенно незнакомым, отрешенным и как будто неживым. — Никого не надо убивать. Мы не будем никого убивать.