Лгунья
Шрифт:
Мама».
ПОБЕГ
Он полулежал у печи, повернувшись к Кире спиной. И вдруг — за его плечами стало как-то уж очень тихо. Не было слышно даже ее дыхания. Напряженная, страшная тишина…
— Кира!
Она не откликнулась…
…Легонько стукнула дверь. Заскрипели лестничные ступеньки. Когда он оглянулся, Киры в комнате не оказалось… Он подошел к окну и глянул на улицу. Так и есть! Она шагала к парку… Раздетая. Без шапки и без пальто.
Он распахнул форточку и заорал: «Кира-а-а!» Она не остановилась и не ответила.
От раздражения и ярости
Сбежав вниз, он что было мочи завопил: «Кира-а-а!»
Она даже не оглянулась.
К парку неторопливо двигалась узкая, сутулящаяся фигурка, словно раскачивавшаяся от ветра.
Фонари погасли. Все вокруг лежало в глубокой тьме. Ярко светились только древесные ветки, аккуратно очерченные голубым инеем. От резкого ветра с деревьев сыпался снег: по левую сторону парка тянулась полоса пляжа, оттуда слышался гул…
На смену деревьям шла белая целина. Тут и там из-под снега вытарчивали темные лбы камней.
Сева бежал вдоль берега и, приложив рупором ко рту ладони, голосил: «Кира-а-а!»
Шум нарастал. Непривычный и непонятный. Весь мир вокруг как бы сотрясался от странной тревоги. Слышалось глубокое, прерывистое, напряженное дыхание моря.
«Кира-а-а!»
В глубоком снегу стали видны следы ее ног. Он пошел быстрей, нагнал ее и поволок к парку…
Снежное поле под их ногами почему-то сильно раскачивалось. И вдруг невесть откуда взявшаяся вода захлестнула кирзовые сапоги Севы. Сапоги намокли и отяжелели.
Главный причал судов на острове Санамюндэ считался незамерзающей гаванью. Но в этом году даже эту часть Балтийского моря сковало льдом. Рыбачьи бригады отправлялись на лов, впрягаясь в сани, груженные снастью. Сеть опускали в большие проруби. Всякий раз рыбакам приходилось прокладывать себе в глубоких снегах все новые и новые дороги. Такая суровая выдалась нынче зима.
Выйдя из дому, Кира не думала о том, куда идет.
Впереди — большущее поле. Кире казалось, она узнает его… Ведь она уже отшагала нынче по этому полю тридцать километров. Весь мир был полем, колеблющимся и белым… Сейчас впереди забрезжит желтый огонь.
Когда Сева схватил ее за руки, земля под ними раскачивалась, трещали льдины. Гул моря все нарастал, нарастал…
Он волочил ее, молчаливую, за собой. Она ему не сопротивлялась… Близко, очень близко от них была лесистая полоса парка, но дорогу к деревьям преграждали движущиеся торосы. Торосы раскачивались… Кире больно ушибло руку. Она застонала.
В это время на целине снега, у берега показалась машина.
Распахнув дверцу, водитель остановился у кромки льдов и услыхал стон.
…Впоследствии он рассказывал, что во время внезапно начавшегося ледокола с трудом разжал одеревеневшие пальцы солдата, вцепившегося в брошенный с берега канат. Правой рукой солдат обхватил девушку. Он ее спас.
ЗИНОВЬЕВ, ИВАН ИВАНОВИЧ
«Дочка!
Долго надо с тобой говорить. И если по правде, так ты до того меня довела, что я объявил розыск. Только через четыре дня пришло твое письмо с Санамюндэ, и мы успокоились. Скрывать не буду. Мне лично было очень даже большим ударом происшествие с Костыриком. (О тебе отдельно. Особо.)
Так красиво, как ты, говорить не могу. Да и ненадобно. В молодые годы я жаждал выдвижения и красоты. Но у отца моего (у деда Ивана) было четырнадцать душ. Конечно, может здесь недостаток характера, другие выучились, а меня недостало. Скрывать не буду, попервоначалу
Разве ты можешь понять, каким мне было ударом, что Всеволода не допустили до защиты диплома?
Ты, конечно, очень даже развитая, не по летам, и сильно нахватанная. Небось слыхала: Щусев, Мельников (из крестьян, между прочим!).
Ну а что ты знаешь, дочка, об архитекторе Воронихине, чьим именем назван Всеволодов институт? Крепостной, неученый был человек. А что ты знаешь о соборах в Кижи, о мастерах, которые эти церкви возводили без единого махонького гвоздочка, такие, однако, что сколько веков прошло, а весь мир приезжает, чтобы на них глядеть?
Дай ты этой силе образование, что бы тогда?
Кто учится в институтах на будущего архитектора? Оно, безусловно, способность надо иметь, когда принимают, сдают и по рисованию. Но скажу, по собственному своему наблюдению — идут в архитекторы дети родителей сколько-то обеспеченных. Строитель — он, если прикинуть, вроде бы не художник. Он — инженер. Между тем архитекторы — люди очень даже развитые и образованные. Видно, ихнее дело такое: архитектура. Надо и то поиметь в виду, что народу на свете довольно много, а рождается все больше и больше. Без крыши не проживешь. Опять же, нынче схватились перестраивать города, вот и выходит, что строители люди до чрезвычайности необходимые. И они себе цену знают, любят одеться, то, се… Голодать готовы, а что б была машина. Конечно — нужна культура, культура и опять же — культура. Архитекторы, в среднем разрезе, люди очень даже культурные. Однако Костырик не из таких. Его родители — люди простые, — откуда ихнему сыну набраться? К тому же по его серьезному складу он не так, чтоб особо шустрый как некоторые другие! Да и отец его не имел возможности дать простор тому же самому Всеволоду. Сама видела, он не брезговал и малярными работенками. Малый из рабочего класса! И я им, надо сказать, гордился. Поскольку сам человек рабочий, но не достиг.
Вырвала жизнь у него из рук голубую пташку! И по чьей же милости? По милости моей дочери. Тут бы мне кинуться хлопотать. В институт. К министру высшего образования. А дома у нас — беда. Пишу тебе вот уже третий вечер. А мама наша тем временем лежит с обмотанной головой. Однако сказано: не о мертвом думай, а о живом. Такова жизнь.
Возвратились мы после похорон, а соседи Морозовы, которым вы, мои дорогие дети, въелись в душу своими криками, кляузами и озорством, убрали всю нашу квартиру, полы перемыли и вынесли из спальни его кроватку, чтоб мать не видела, собрали всю его одежонку и спрятали у Сидоренков (у тех, у которых наша же Вероничка на двери намалевала: «вы — индюки»).
Встал я утром, побрился, надел английский костюм, при всех орденах и пошел в институт. То-се, говорю, мое дитя виновато, с нее и снимайте голову.
А они:
— Невозможно, чтоб ваша дочь. Такая она, сякая, разэтакая, раскрашенная, видать прошла сквозь огонь и воду. И опять же по возрасту не выходит.
Я: «Да как же так не выходит? Кому лучше знать насчет ее возраста, мне или вам?»
А они: «На своих детях люди не замечают. Это очень обыкновенно».
Что долго описывать: пришла беда — открывай ворота.