Либеральные реформы при нелиберальном режиме
Шрифт:
Хотя система «эгалитарного» распределения, судя по всему, возникла под давлением подушного налога, логической связи между ними нет. Далеко не факт, что эгалитарное распределение земли – это лучший способ примирить запросы фискального ведомства с собственными потребностями общинных крестьян. Ведь только из-за того, что государство требовало уплаты определенной суммы налога с каждой головы, община не была обязана иметь соответствующую этому систему налогообложения и распределения земли между общинниками. Государство требовало от общины уплаты налога за каждого, но право разверстывать налог оно предоставляло либо самой общине, либо – перед освобождением крепостных – помещику [83] . Община имела возможность распределять землю из соображений максимизации производительности (скажем, просто закрепив права частной собственности и разрешив свободный обмен землей), а затем установить для каждой семьи налог в форме постоянной или растущей доли получаемой ею продукции. Можно ли считать, что выбор механизма равномерного передела земли свидетельствует о стремлении к равенству? Сомнительно.
83
Dorothy Atkinson, “Egalitarianism and the Commune,” in Land Commune and Peasant Community in Russia: Communal Forms in Imperial and Early Soviet Society, ed. Roger Barlett (1990), 9; Dorothy Atkinson, The End of the Russian Land Commune, 1905–1930 (1983), 8–9.
Карта 2.1.
Таблица 2.3
Географическое распространение передельных общин
В конце концов, процесс передела начался в эпоху крепостничества. Крестьяне сами были собственностью частных землевладельцев (помещиков), российского государства (государственные крестьяне) или императорской семьи (удельные крестьяне) [84] . Владельцы ведь имели возможность решить, нужно ли, чтобы подушному налогу соответствовало пропорциональное распределение земли. Исследовав крепостную деревню перед освобождением, Хох обнаружил, что управляющий имением делал именно это (в соответствии, видимо, с мнением самого помещика): требовал от общины, чтобы она распределила землю пропорционально числу работников в семье [85] . Такой способ распределения мог обеспечивать приемлемую производительность (по меньшей мере сопоставимую с той, которую получали при неизменности наделов), но только при соблюдении следующих условий: если различия в умении и труде крестьян были сравнительно несущественны или просто их было трудно оценить заранее; если было трудно или невозможно получить экономию на масштабе производства; если долгосрочные вложения в улучшение собственности были не особенно прибыльны; и, пожалуй, самое важное, если свободный обмен землей между крестьянами был несовместим с властью помещика. При таких условиях тот факт, что крепостник выбирал эгалитарное перераспределение, очевидно соответствовавшее предпочтению государственной власти (именно такой порядок поддерживался в общинах государственных и удельных крестьян) [86] , следовало бы объяснить простой алчностью. Можно без преувеличения сказать, что такая практика не больше свидетельствует об эгалитарности, чем «одинаковое» распределение заводчиком станков в заводском цехе [87] .
84
По состоянию на 1857 г. численность этих трех категорий крестьянства составляла соответственно 42 %, 52 % и 6 %. См.: Moon, 99.
85
Hoch, Serfdom and Social Control in Russia, 117–126. См. также: Moon, 217–218.
86
Moon, 217–218.
87
Ср.: Кабанов В. В. Крестьянская община и кооперация России ХХ века. М.: 1997. С. 145 («Эгалитаризм насаждался сверху помещиками и государством прежде всего как инструмент сбора платежей», цит. по: Покровский Н. Н. Мирская и монархическая традиции в истории российского крестьянства // Новый мир. 1989. № 9. С. 229).
Из последовательности распространения переделов можно сделать вывод, что в тот период эта практика не оказывала негативного влияния на производительность. Крепостные повинности могли погашаться фиксированным количеством денег или натуральных продуктов, либо трудом. В случае «оброка» крепостной просто уплачивал помещику определенную сумму денег (в ранние периоды плата могла вноситься ремесленными изделиями или продуктами питания) [88] , а в случае «барщины» он половину рабочего времени (скажем, три дня в неделю) работал на своем наделе на себя, а остальное время – на помещичьей земле, весь продукт которой доставался помещику. Естественно, что стимулы для упорного и изобретательного труда были больше в случае оброка, потому что весь дополнительный доход доставался крепостному. В результате оброк преобладал в тех районах, где производительность сельского хозяйства отличалась большей изменчивостью, а выгода от разумных экономических стимулов была наибольшей. Практика переделов закрепилась прежде всего в регионах с преобладанием барщины, а уж потом и там, где крестьяне сидели на оброке [89] . Короче говоря, чем меньше в этом районе было значение стимулов повышения производительности, тем раньше в нем приживалась практика переделов, из чего следует, что и сами переделы были косвенной формой признания сравнительной несущественности экономических стимулов.
88
Moon, 70.
89
Ibid., 218.
Далее, в тех областях, где несельскохозяйственное производство имело важное значение, а различия в индивидуальной производительности могли быть достаточно большими, помещики и общины зачастую выбирали менее равномерное распределение земли и налогов. В одной нижегородской деревне, например, налог на богатых крестьян составлял тридцать ставок подушного налога, а на бедных – только полставки, но зато и наделы богатых крестьян были пропорциональны их повышенным налогам [90] .
90
Ibid., 209–209.
Но действительность была сложнее. Крестьяне, переселявшиеся в Сибирь или на другие приграничные территории и не знавшие над собой никаких помещиков, часто образовывали передельные общины. Возможно, они считали, что уравнительные переделы оправданы достаточно высокой производительностью земли, либо эта идея составляла «часть их культурного багажа» [91] . Но даже если все дело было в традиции, она возникла в ходе истории, в которой не имела никакого значения привязанность крестьян к идее равенства.
91
Ibid., 220 (поддерживает вторую идею).
С окончанием крепостного права переделы стали менее регулярными, из чего следует, что силы, поддерживавшие эту практику, в основном выдохлись. Но нет согласия по вопросу о том, насколько именно они выдохлись. Тюкавкин указывает на свидетельства того, что, по состоянию на 1910 г., примерно 60 % общин не знали переделов с момента окончания крепостного права, т. е. с 1861 г., но процесс был неравномерным, а в некоторых районах этап «выкупа» (см. ниже) начался только в 1883 г. [92]
92
Тюкавкин. С. 171–174.
93
В 1897 г. в Российской империи была проведена первая полная перепись населения. Но с 1678 г. проводились обследования для установления подворного налога, а с 1718 г. начались ревизии для установления подушного налога. Moon, 20.
94
Atkinson, The End of the Russian Land Commune, 74–75. Ср.: Тюкавкин. С. 173–174 (доказывает, что после отмены крепостного права процент переделов был намного ниже).
В жизни русской деревни были черты, способствовавшие поддержанию тех же мер уравнительного перераспределения, которые нам известны по обществам охотников-собирателей: число жителей не столь велико, чтобы усердным работникам трудно было выявить отлынивающих и принудить их к взаимности; члены семьи жили в пределах географической досягаемости; избыточную продукцию хранить долго трудно. Хотя все это соответствует роли общины как покровительницы вдов, сирот и других своих членов, от которых временно отвернулась удача, все это слабо связано с переделами самой земли. Переделы проще всего объяснить существовавшей в России налоговой системой и системой сельского хозяйства, в которой ущерб, наносимый переделами производительности, был невелик. Повторим еще раз, что истоки и история переделов в России не свидетельствуют о наличии у крестьян глубоко укорененной враждебности к частной собственности и к рынку; скорее это был просто их ответ на исторические обстоятельства, который мог бы быть выбран и вполне индивидуалистическим народом.
Семейная собственность против личной
В России крестьянские наделы были собственностью скорее семейной, нежели личной [95] . Это ограничение прав главы семьи до известной степени защищало женщин и маленьких детей, уменьшало их возможные потери в случае безответственного поведения мужа или отца. (Главные риски были далеко не ничтожны, поскольку лень и пьянство главы семьи в любом случае влетали в копеечку.) Это ограничение защищало и общину, которой в противном случае приходилось бы брать на себя заботу о разоренной семье. Защиту получали и взрослые сыновья, которые могли бы лишиться земли, если бы у их отца была возможность продать землю или завещать ее кому-либо постороннему для семьи. Но по законам империи правила наследования определялись местными законами, так что рискованно делать обобщения о границах полномочий главы семьи в вопросе раздела земли [96] .
95
Ст. 8 и 165 Положения о выкупе оставляют двойственность в вопросе о праве домохозяина на выкуп, поскольку не уточняют, может ли он действовать один и вопреки несогласию семьи и будет ли новое право собственности принадлежать ему лично. См. также: John Maynard, The Russian Peasant and Other Studies (1942), 56–57; Volin. 104 (сопоставляет положения закона от 14 июня 1910 г., установившие порядок приобретения и объединения земельных наделов домохозяином в передельческой общине с прежней практикой, когда при переделе землей наделялась семья); Teodor Shanin, The Awkward Class: Political Sociology of Peasantry in a Developing Society: Russia 1910–1925 (1972), 220–225 (отмечает, что усилия законодателя сделать землю личной собственностью натолкнулись на сопротивление крестьян); Moon, 181 (полагает, что в законе об освобождении крестьян от 1861 г. «заложена» именно семейная собственность на землю, а не личная); Корелин А. П. Социальный вопрос в России в 1906–1914 гг. (Столыпинская аграрная реформа) // Государственная деятельность П. А. Столыпина: сборник статей / Отв. ред. Н. К. Фигуровская и А. Д. Степанский. 1994. С. 79 (ссылается на решения 1880–1890-х гг., расширившие права семьи за счет прав домохозяина).
96
Jane Burbank, Russian Peasants Go to Court: Legal Culture in the Country-Side, 1905–1917 (2004), 103, 106. См. также ibid., 194–195, где описано применение концепции «получить по заслугам» [just deserts] в делах о наследстве.
Такое отрицание личной собственности характерно для крестьянской жизни, как ее понимали Маркс и Вебер. Они называли крестьянской систему, в которой землей владел не индивид, а семья и в которой глава семьи не мог ни продать, ни передать землю при жизни или в завещании. Кроме того, в крестьянском хозяйстве, как его понимал Вебер, брак заключался рано (лишние рабочие руки всегда нужны) и был практически лишен романтики, потому что людям редко приходилось встречать сверстников, которых они не знали бы с детства. Покупка и продажа земли были редкими событиями, а передавали ее преимущественно из заботы о равенстве – чтобы дать больше земли отпрыскам, имеющим больше детей. Производство и потребление осуществлялись преимущественно внутри семьи; совсем безземельных людей, которые кормились только своим трудом, было сравнительно мало. Молодые редко покидали семью как в географическом, так и в профессиональном плане [97] .
97
Macfarlane, 23–25, 39–52, 82–84.
Эта веберианская крестьянская культура в России сохранялась дольше, чем в Западной Европе. Макфарлейн, например, доказывает, что уже к 1300 г. в Англии больше не осталось «крестьян» в веберовском смысле. Работая с документальными источниками, которых в то время было куда меньше, чем в наши дни, он обнаружил, что уже к 1300 г. английские фермеры обладали широкой свободой при жизни совершать операции с землей за пределами семьи; отсутствуют свидетельства об уравнивающих актах передачи земли и редки упоминания о расширенной семье как экономической единице; браки заключались позже, потому что молодой человек мог жениться, только имея возможность содержать себя, жену и детей без помощи своих родителей. Как отмечает Макфарлейн, эта индивидуалистическая модель вела к материальному неравенству в среде малоимущего рабочего класса, но зато возникло равенство возможностей: толковый и трудолюбивый фермер мог разбогатеть и стать джентри [98] . Как мы увидим ниже, в конце XIX в. в России наметился несомненный отход от классической модели крестьянской экономики, но в том, что касается передачи и обмена надельными участками земли, продолжала господствовать веберианская крестьянская модель – глава семьи действовал скорее как доверенное лицо семьи, чем как собственник.
98
Нетитулованное мелкопоместное дворянство. – Прим. перев.