Либерия
Шрифт:
Колдун, сокрушенно вздыхая, собрал со стола посуду и скрылся в запечном закутке. Какое-то время там возился, что-то бормотал, потом появился уже в тулупе и поршнях7.
– Я по делам отлучусь, а к ночи вернусь – пойдешь добро свое вызволять. Сам проворонил – сам и пойдешь. Я, может, чего присоветую и до села провожу, а то тропка-то у меня заговоренная – сам дорогу не найдешь. Пока отдыхай, вон, на лежанке, а коли жарко покажется, так подстилку на лавку брось. Тебе выспаться надо, а то глаза-то как у окуня мороженного.
Глава 3
Староста
Лапша покосился на жену, прикрывавшую платком разбитое лицо, и подумал, что Бог его уже наказал, наградив такой бабой. Пять лет как женаты, а детишек все нет. Мужики уж всякие шуточки мерзкие отпускают, пальцем в спину тычут, да хихикают. Говорят, ты, Лапша, в брюхо растешь, а не в корень, поставь, мол, зелена вина, так мы и подсобим. Ведь и рот им, пустобрехам, не заткнешь.
Чтобы отвлечься, староста решил побыстрее покончить с завтраком и заняться приятным делом – пересчитать «заработанное» ночью серебро. Но не успел.
В избу ввалился, ошалело хлопая глазами, запыхавшийся целовальник Митроха.
– Беда, Тихон Силыч! Сбег он!
– Кто сбег-то? – Лапша от неожиданности поперхнулся кашей и закашлялся.
– Дык, оба… оба того… этого… – Митроха плюхнулся на скамью, вытирая шапкой вспотевший лоб.
– Ты что несешь?! – рыкнул, отдышавшись, староста. – С утра уже набрался?!
– Ни-ни.. – Целовальник замотал головой. – Собирался, правда, для успокоения принять, но не успел. Отец Паисий заявился, мол, когда колдуна жечь будем? А я ему говорю, что, сейчас к Тихону схожу, и решим. Только теперь уж, наверное, опосля обедни. Ну, я к тебе и побежал, а по дороге к бане завернул, чтобы, стало быть, проведать, как там колдун, не околел ли. Только в бане-то и нету никого, и дверь с петель сорвана! А вокруг бани волчьих следов видимо-невидимо!
Целовальник вытаращил глаза, икнул и, схватив со стола крынку с молоком, громко забулькал.
– Что ты городишь?! Откуда волки-то?
– Нет, волк один был, а колдуна и вовсе не оказалось.
– Что-то не пойму я ничего. – Лапша вырвал из рук Митрохи крынку. – Хватит лакать! Давай толком рассказывай. Колдун, что, волком оборотился?
– Не знаю! – Целовальник вытер рукавом залитую молоком бороду и затараторил: – Следы-то к бане от села ведут, а уж потом – к лесу. Ну, я по следам-то пошел. Думаю, что это за волк у нас ночью бродил? Страшно стало, а ну как задрал кого, а мы не знаем.
– Да может и не волк это был, а собака? – с сомнением спросил староста, тоже отхлебнув из крынки – в горле внезапно пересохло, и стало жарко.
– А то я волчьи следы от собачьих не отличу! – отмахнулся Митроха. – Ты дальше-то слушай. Ну, дошел я, значит, по следам до села. Волк-то потоптался только у околицы, а пришел
– Так, может, волк покойника-то и сожрал? – с надеждой спросил Лапша.
– Ага, вместе с костями. Чай он не змей горыныч какой, волк-то? Что-нить да оставил бы. Но не в этом дело. Волчий след от ямы идет к селу, а к яме его нет. Навроде, выкопался из сугроба не человек, а волк, к селу побежал, потоптался маленько, но к жилью не пошел – видно Бог нас уберег – потом к бане направился, только и в нее не заходил, видать, уже пустой застал, а уж оттуда в лес утек. Во как! – Целовальник перевел дух – долгая речь его изрядно утомила, облизнул губы и спросил: – Че делать-то будем?
Староста вытер вспотевшие ладони о портки и покачал головой.
– Чудно все это Митроха!
Не то, чтобы Лапша совсем уж не верил в колдовство, оборотней и другую нечисть. Верил, конечно. Но встречаться со всем этим ему не доводилось. А тут непонятные и страшные чудеса до него добрались. Да если бы только чудеса! Ведь и монастырские служки доберутся! Отец настоятель спросит, почему колдуна не устерег и в тот же день не сжег? А люди-то видели, как он с чужим человеком говорил, после этого и колдун пропал. Как бы в сговоре не обвинили или, того хуже, в пособничестве колдуну. Вот вздернут на дыбу, рученьки вывернут, каленым железом припекут – небо-то в овчинку покажется. Тут уж рассказом про оборотня не отбрехаешься.
Лапша передернул плечами, холодный пот струйкой побежал между лопатками, а голове стало жарко, и в груди заломило. Но староста постарался успокоиться – страху воли давать нельзя – начинают мысли путаться, а голова нужна ясная.
– Стало быть, так, Митроха. –Староста хлопнул ладонями по коленям, встал и прошелся по горнице. – Что там с этим сербом – дело десятое. Пусть хоть оборотень, нас это не касается. А колдуна мы с тобой упустили, нам за это ответ держать придется. Ты вот что сделай – как обедня закончится, отца Паисия вином попотчуй. Осталось у тебя еще из старых запасов-то? Да не жадничай, побольше наливай, чтобы до утра не проспался. А то, не ровен час, в Москву подастся, да и наговорит, чего не надо. Ночью, коли к тому времени снега не будет, сходи в поле да к бане – все следы прибери-замети.
Наутро я сам в монастырь поеду. Скажу, мол, появился чужой человек, откель неведомо, обманом в доверие вошел, в гости напросился, каким-то зельем опоил, а ночью колдуна-то и освободил. Буду в ногах у отца казначея валяться, авось заступится перед настоятелем. Не впервой.
– Думаешь, обойдется? – целовальник уже успокоился и даже повеселел немного, поняв, что ответ за случившееся, все равно, не ему, а старосте держать.
– Придется деньгами отцу Кондратию поклониться, и малой мздой тут не обойдешься. Жаден он до денег-то, авось пронесет беду мимо. Не впервой, – снова повторил староста, словно не Митроху, а сам себя успокаивал.