Либерия
Шрифт:
Староста, огладив бороду сел за стол и подвинул к себе миску с кашей.
– Давай, пан Леха, откушай, благословясь, чем бог послал.
Алексей вслед за хозяином перекрестился и заработал ложкой. Он успел изрядно проголодаться, и даже нехитрая крестьянская снедь показалась, если не вкусной, то, по крайней мере, съедобной. Хозяин был задумчив и ел, молча, то ли соблюдая обычай, то ли не желая отвлекать гостя. Потом, словно спохватившись, заговорил:
– Ты уж не обессудь, пан Леха, коли скудно угощаю. Видишь, как нынче с урожаем-то туго – почти все под снегом осталось. Что по весне есть будем – не ведаю. А еще сеяться надо, да и монастырь свое требует. Ох, грехи наши тяжкие! –
Староста помолчал, повздыхал, затем оживился:
– А что это мы всухомятку жуем. Кусок в горло не лезет. Вот сейчас я тебя взваром с липовым цветом попотчую. Самое то с морозу, да с устатку.
Лапша суетливо поднялся и направился в закуток за печь. До Алексея донесся тихий шепот хозяйки и окрик старосты: «Молчи, дура! Иди отсюда, сам все сделаю!»
Женщина выскочила из-за печки и, всхлипывая, скрылась за перегородкой. Алексей уткнулся в миску. Стало неловко и жалко тихую и явно забитую женщину, но лезть в чужие дела парень не собирался.
Староста вынес две глиняные кружки, исходящие душистым травяным паром.
– Вот ведь бабы! Волос долог, а ум короток. Наградил господь женой – все самому приходится делать, – раздраженно проворчал Лапша.
Алексей, демонстрируя мужскую солидарность, покивал головой и отпил из кружки. Душистый ягодный взвар оказался настоян на каких-то травах. Терпкий привкус вызывал ассоциации с лекарством, но неприятным не был, скорее, наоборот.
То ли от еды, то ли от горячего питья стало жарко, Алексей чувствовал приятную истому, глаза слипались, а голос старосты доносился, словно сквозь вату.
– Ишь, как тебя разморило, сейчас я на лавке постелю.
Единственное, на что хватило сил – сбросить сапоги, да подложить под голову сумку. Молодой человек провалился в сон как в омут, не чувствуя ни жесткой лавки, ни вони брошенной на нее хозяином козлиной шкуры. Это был даже не сон, а душное небытие без времени и пространства. Алексей перестал ощущать себя и растворился в этом небытии как кусок сахара в стакане с горячим чаем.
Внезапно в безвременье сна ворвалось чувство опасности, оно оказалось настолько сильным, даже перехватило дыхание. Молодой человек закашлялся и проснулся. Звериным чутьем угадал движение и скатился на пол, услышав раздраженную брань – человек, замахнувшийся на него ножом, не удержавшись, ткнулся в пустую лавку.
– А, косорукий, бей его! Уйдет ведь! – раздался хриплый голос старосты. Алексей рывком вскочил, одновременно встречая прыгнувшего на него мужика кулаком в челюсть. Тот хекнул, отлетел к стене, рухнул на большой сундук и затих.
Староста матюгнулся и, размахивая топором, кинулся вперед. Парень с трудом увернулся, уходя в сторону, подхватил табуретку, но ударить не успел. Лапша, несмотря на свой объемистый живот, оказался шустрым. Топор свистнул, рассекая воздух, и с хрустом врезался в подставленный Алексеем табурет. Староста дернулся, пытаясь освободить оружие, получил пинок в живот, отлетел к стене и, врезавшись в высокий поставец, съехал на пол под градом посыпавшихся с полок глиняных мисок.
– Ах, ты, сволочь! – прорычал молодой человек, чувствуя, как горбится спина и удлиняются клыки. – В гости, значит, пригласил, накормил, напоил и спать уложил?!
Лапша захрипел, задергал ногами, расшвыривая черепки и пытаясь подняться. Алексей щелкнул клыками и шагнул к старосте, желая только одного – свернуть подлецу жирную шею. Одержимый яростью, он слишком поздно почувствовал опасность. Боковым зрением выхватил метнувшуюся к нему фигуру человека, но обернуться не успел. Сильный удар по голове взорвался вспышкой боли и фейерверком огненных
– А-а-а! – заорал Лапша. – Бей его, Митроха! Он же встанет сейчас! Бей!
Раздалась матерная брань, и новый удар швырнул Алексея на пол. Мир рассыпался осколками и погас. Парень уже не чувствовал, как целовальник, словно цепом, молотит по его безжизненному телу тяжелой кованной кочергой.
– Вот же, чертяка! Чуть всех тут не угробил, – бормотал Лапша, с трудом поднимаясь. – Даже сонный отвар на него не подействовал. А мне, видно с перепугу, показалось, будто у него клыки выросли, и глазищи адским огнем сверкают. Ну, все, думаю, конец мой пришел. Чай, не оживет?
– Не оживет, – ответил Митроха, отбросил в сторону кочергу, вытер дрожащие, липкие от крови руки вышитым рушником и рухнул на лавку. – Вон, я ему башку-то как раскроил. А Жирдяй-то как?
– Да, похоже, помер, – староста, охая и держась за поясницу, склонился над подельником. – Об сундук, стало быть, ударился, да шею-то и сломал.
– Что теперь делать будем? – целовальника трясло так, что стучали зубы. – Удумал же ты, Лапша! А ну, как прознает кто? Или баба твоя сболтнет?
– Кто прознает-то? Тут только мы с тобой. А баба не сболтнет – знает, если рот откроет, мигом вслед за этим отправится, – староста кивнул на окровавленное тело. – Хватит рассиживаться, давай-ка приберем здесь, пока не рассвело. Немчина этого за деревней в сугробе прикопаем. Только раздеть надо сперва – одежка у него справная, хоть и попортил ты ее малость. По весне вытаит, так о нем уж все забудут. А и вспомнят – наше дело сторона. Ушел из села, а кто его упокоил – бог знает. Жирдяя, думаю, тоже в сугроб надо сунуть. Родни у него нет, никто, поди, и не хватится. Скажешь, коль спросят, мол, в Москву подался.
Митроха, казалось, не слушал старосту. Он сидел на лавке качал головой и причитал:
– Ой, грех! Грех-то какой… – потом встрепенулся и поднял голову. – А ведь грех-то на мне, Лапша, стало быть, и доля моя побольше твоей должна быть.
– Да какой грех?! – Староста уже совсем оправился и даже повеселел. – Чай, не наш он, чужой. За колдуна, вон, вступился, так, может, одного с ним поля ягода. Так что, нету никакого греха! А с деньгами потом разберемся, сначала надо мертвяков прибрать. Да, и нечего пока монетами звенеть, а то донесет какой-нибудь доброхот отцу казначею, так тот все к себе приберет. Знаю я его, прощелыгу! А деньги пусть пока у меня в сундуке полежат.
– А чего это у тебя?! – взвился целовальник.
– Не ко времени ты, Митроха, спор-то затеял. Давай, лучше помоги мне.
Староста склонился над Алексеем, стягивая с него окровавленную рубаху.
Глава 2
Тела не было, лишь чуть теплилось сознание, вмороженное в глыбу льда. Вспыхнувшее едва уловимой искоркой, оно готово было снова погаснуть, поглощенное холодным небытием. Это небытие казалось настолько привлекательным и желанным, что Алексей испугался. Ощущение неизбежности смерти заставило его уцепиться за трепещущий огонек сознания и попытаться вырваться из ледяного плена. Молодой человек заскреб руками, не чувствуя, как ломаются ногти об острые комки смерзшегося снега. Дышать было невозможно – казалось, легкие заполнены осколками льда, а на груди лежит холодная бетонная плита. От попыток освободиться Алексей окончательно пришел в себя и почувствовал ужас. Осознание того, что он погребен под снегом, вызвало такой панический страх, что окоченевшее тело ожило, задергалось, огненными змейками побежала по сосудам оттаявшая кровь.