Либерия
Шрифт:
– Да, почему брезгую? – Алексей пожал плечами, подумав, что приглашение старосты оказалось очень кстати.– Спасибо за честь. Только, вот, старик-то не замерзнет в бане?
– Ну, ты скажешь, пан Леха! – Лапша захохотал, его объемистое брюхо заколыхалось, перевалившись через опояску. – В бане! Замерзнет! Вот немцы чудные! Не боись! – успокоил молодого человека староста, вытирая выступившие слезы. – Вчера топлено, там еще париться можно. Ничего с твоим колдуном не сделается. Что-то ты уж больно о нем заботишься, как
Тихон подозрительно глянул на Алексея, затем добродушно хмыкнул и махнул рукой.
– Да, мне-то что! Пойдем в избу, а то озяб я.
Короткий зимний день угасал, серая морозная мгла съедала его, превращая в царство смутных теней. Было непривычно и жутковато – ни одного огонька в округе, лишь кое-где мелькают тусклые пятнышки света, пробивающиеся сквозь затянутые бычьим пузырем окна крестьянских домишек. Даже луны не видно, низкие снеговые тучи кажутся тяжелыми, как бетонные плиты и такими же плотными.
Алексей шел, спотыкаясь, больше ориентируясь на чутье, чем на зрение. Наконец Лапша, уверенно пыхтящий впереди, толкнул скрипучую калитку. Откуда-то из темноты раздался хриплый лай, и к ногам лохматым клубком выкатился большой дворовый пес. Резко затормозил, всеми четырьмя лапами проехав по снегу, и сердитый лай перешел в утробное рычание. В глазах собаки красным огнем вспыхнуло бешенство, верхняя губа приподнялась, обнажая клыки, шерсть на загривке встопорщилась, но зажатый между задних лап хвост выдавал панический ужас.
– Что это с ним? – удивился Лапша. – Ровно дикого зверя увидел. Эй, Раздирай, ты чего это?
Пес, не обращал внимания на хозяина, пятился, опустив голову и рыча, затем взвизгнул и метнулся за дом, оставив после себя желтую лужу.
– Ну и ну! – покачал головой староста. – Кто ж его так напугал? Иль ты такой страшный, пан Леха?
Лапша хохотнул, но чувствовалось, что ему не по себе, да и перед гостем стыдно за позорное поведение своего пса.
– Конечно, это я такой страшный, особенно, когда голодный, – проворчал Алексей, думая, что это совсем не шутка. Затем добавил: – Да, пустое это. Видно, спросонья твоему псу невесть что почудилось.
– Может, и почудилось… – пробормотал староста и, скрипнув парой ступенек, прошел в дом.
Алексей потопал, сбивая налипший на сапоги снег, и поднялся следом. Уличная морозная тьма сменилась теплым, пахнущим дымом и скотиной сумраком сеней. Где-то в стороне слышались сопение и вздохи коровы. Почуяв Алексея, она забеспокоилась, замычала зачмокала копытами по соломе.
– Да, что с ними сегодня такое? – удивился Лапша. – Волк, может, из леса забежал, да по деревне шастает? Так Раздирай волка бы не забоялся…
Алексей, грустно усмехнувшись про себя, подумал, что на свете есть твари, значительно более опасные, чем обычные волки. И животные этих тварей чуют лучше людей. На ощупь преодолев темные сени, вошел за хозяином в
– Здравствуй, хозяйка, – поприветствовал молодой человек, затем, опомнившись, покрутил головой и, найдя освещенные лампадкой образа, перекрестился.
Услышав, как одобрительно хмыкнул хозяин, Алексей порадовался, что вовремя вспомнил – до середины семнадцатого века на Руси крестились двумя перстами, а не щепотью.
– А я-то думаю, почему это Раздирай так лает, – облегченно вздохнула женщина.
– Дурак, вот и лает, – буркнул Лапша. – Чем языком молоть, на стол бы собрала. Не видишь – гость у нас?
Женщина тенью метнулась за печь и загремела там ухватом. На улице хлопнула, калитка, тявкнул и замолчал пес, и хозяин, бросив: «Отдохни чуток, гляну, кто там пожаловал», – вышел.
Молодой человек присел на лавку и огляделся. Было интересно и одновременно неуютно. Алексей постоянно опасался сказать или сделать что-то не то и остро чувствовал свою чуждость этому миру. В восемнадцатом веке было проще. Возможно, потому что он долго не верил в свое перемещение во времени, или хватало других проблем. И еще сейчас Алексею не давал покоя запах опасности, хотя, вроде бы, пока ничего ему не угрожало. Но запах не пропадал. Вместе с ним появился мерзкий холодок, пробегавший между лопатками, отчего постоянно хотелось вздыбить шерсть и зарычать, оскалив клыки.
Обругав себя за излишнюю мнительность, парень начал разглядывать просторную, разделенную дощатой перегородкой избу. Правда, смотреть особо было не на что. Дрожащие огоньки лучин, вставленных в высокий кованный светец, освещали лишь широкий, выскобленный добела стол и незамысловатую прялку с комком кудели. Все остальное было каким-то зыбким и нереальным. Смутно угадывались широкие лавки и сундуки у стен, то ли шкаф, то ли поставец с посудой, да призрачной белесой тенью громоздилась печь. Тусклая лампадка, воняя горелым маслом, освещала закопченные образа на божнице. Тени от огонька метались по ликам, заставляя святых злобно кривиться и ухмыляться.
Хозяйка, не поднимая глаз, расставила на столе глиняные миски с дымящейся кашей, блюдо соленых грибов и ломти серого хлеба на деревянной тарелке. Открылась дверь, впустив в избу морозный воздух и запах хлева, и вошедший Лапша, довольно потирая руки, сказал:
– Ну вот, дело сделано. Сейчас Митроха-целовальник заходил, так я ему наказал колдуна твоего выпустить, а баню снова запереть. Поделиться с ним, конечно, придется. Да, ты обожди, – остановил староста Алексея, потянувшегося за кошелем. – Утром расплатишься. Сам баньку проверишь и расплатишься. А то вдруг я тебя обманул? Негоже таким доверчивым-то быть.