Либретто для жонглёра
Шрифт:
Маленькая девочка вошла в кабинет библиотеки, когда её папы не было дома, и принялась копошиться в книгах, свитках и списках, беспечно смешивая эпохи и языки, народы и страны. А потом, утомившись, уснула, положив голову на древний пергамент, буквы которого были стёрты, и краски выгорели от солнца тысяч и тысяч дней.
....
– Какие красивые! - Их нельзя срывать, эти цветы. Загадка умирает, когда ты срываешь её цветок. Ей можно любоваться лишь на расстоянии. И всё же, пока у нас хватит желания разгадывать тайны, - а это желание в нас неистребимо, - в них недостатка не будет. Галерея сфинксов бесконечна, но каждая разгадка - это чья-нибудь смерть. - И потому эти цветы нельзя срывать? - Я расскажу тебе их историю. Однажды в лесу Ланцелот увидел один из этих цветков, и так залюбовался им, что протянул уже руку, чтобы сорвать его. И вдруг чей-то голос остановил его. К нему подошёл эльф. - Эти цветы нельзя срывать, - сказал ему эльф. - Но почему?
– удивился Ланцелот.
– Они чья-то собственность? - Дело в том, - объяснил ему эльф, - что цветок этот цветёт лишь один раз и, умирая, оставляет лишь одно семя. Потеря каждого из этих цветов невосполнима. Мы, эльфы, оберегаем эти цветы, мы их хранители. Мы собираем их семена и следим за ростками, чтобы ни один из них не погиб. Только так их можно уберечь от вымирания. - Прекрасные цветы эльфов... - Прекрасная обречённая раса. Дети земли, они поют её красоту. - Это те светильники, которые может погасить порыв ветра?
– сказала Элисса. - Это светильники земли, которые гасит ветер времени, - сказал я.
....
Иногда нам кажется, что мы спим
Они приходят, чтобы петь нам, и когда они зовут за собой, и мы идём, держась за руки на горных тропинках, -
– и я слышу, как замирает твоё сердце, это так сладко довериться им! Они уносят нас на крыльях своего полёта, и тогда нам открываются небеса, которых мы не знали прежде, и мы держим звёзды в ладонях, и солнце качает нас в колыбели. А когда мы опускаемся на траву и пьём воду из родника, а вокруг нас деревья, девушки в тонких одеждах учат нас танцам этой земли, и нам кажется, что мы спим, и они снятся нам. Иногда они остаются с нами и живут в нашей квартире подолгу, курят, сидя в непринуждённых позах, и мы видим дым в зеркалах. Иногда их приносит ветер, они влетают в окно, пропахшие запахами шумных улиц; тогда они поют, и их голосам вторит хор, гудки машин аккомпанируют им. Или они прыгают к нам в комнату с лучом солнца и отряхивают с рукавов цветочную пыльцу, и улыбаются, смущённо и чуточку застенчиво. Нам есть о чём спросить их, им есть что ответить и рассказать; мы рады друг другу. Мы на подмостках мира... В твоих волосах радуга, на твоих туфлях пена прибоя и жемчуг подводных земель; эльфы вышили тебе пояс, феи усыпали твоё платье цветами, ногти твоих пальцев - перламутровые ракушки, ты смеёшься, и в глазах твоих смеётся солнце и качает нас на волнах тепла и света, и смеха, и музыки... Ты знаешь их имена, ты узнаёшь их лица, и они приходят, чтобы петь для тебя. Иногда нам кажется, что мы спим. И мы думаем, что это сны, и всё это нам снится.
A Night At The Opera
Вот ночь, и сквозняк протискивается в приоткрытое окно, и с ним его свита - витязи с влажными волосами, - и огонь свечи обращается флагом, и музыка звучит проникновенней и отчётливей, она уже не где-то. Она в тебе, и ты сам - оперный мир. Но ты не здесь уже. Где ты?
Влюблённые ангелы заглядывают в наши окна. Нет, я не ревную тебя, я улыбаюсь им и даже приглашаю их на чай. Я знаю, ты украдкой прихорашиваешься у зеркала. Ты обожаешь цветы и свечи, они живые и такие неженки, - наш дом полон ими, их больше чем гостей на балу в честь рождения инфанты, а ведь они не гости. Они с нами всегда, как дыхание, как цвет глаз, они смеются нам из зеркал, они любят тишину и радуются музыке, они так нарядны. Когда в город приходит вечер, какой иллюминацией мы встречаем его! Он подкрался так тихо. Он любит тебя, Элисса, но слишком робок, чтобы признаться тебе в этом. Я выдал его тайну? Что делать, если он такой тихоня. Вот он снова вернулся к нам, бродяга. Что-то он нам подарит сегодня?
....
Над бурным яблоневым морем окно, над тёмными волнами ветвей свет. Я вижу силуэт женщины в высоком парике, вот она повернулась. Ночь не хочет отпустить меня и уговаривает остаться, но эта женщина ждёт, и тени провожают меня, тянутся и отпускают, и появляются снова. Время волнует ветви яблонь, - невнятный шелест, отблески, - она ждёт меня. Свечи в её зеркалах.
. . .
Однажды, придя домой, я обнаружил, что у нас гости. Их было двое - Король и Скарамуш, - они сидели на диване, а Элисса расставляла бокалы на журнальном столике. Я поздоровался. Улучив возможность улизнуть из комнаты, я шёпотом спросил у Элли, что у нас сегодня на ужин. - Я хотела приготовить курицу, но ведь это не принято, - сказала она растерянно.- Может быть, сделаем вид, что мы уже поужинали? - Нет, не годится. А что если поужинать сладким? - У меня есть лимонный кекс, морс, шоколад, цукаты... - И побольше фруктов. А я достану бутылку токая. Хорошо, припасена одна. Итак, с ужином дело было улажено, и я вернулся к гостям. Скарамуш тем временем пел какую-то песню, аккомпанируя себе на лютне. Песня была очаровательная, но я почти ничего не понял (он пел по-итальянски) и попросил его перевести. Вот примерно о чём в ней пелось: Есть люди, до которых хочется дотронуться рукой, Есть цветы, которые хочется поцеловать, Есть леса, в которых хочется заблудиться, Есть реки, в которых хочется утонуть, Есть женщины, на которых хочется жениться, Есть жёны, от которых не хочется уходить, Есть Скарамуш, и он к вашим услугам. Потом мы мило беседовали, и Людовик спросил меня об Элиссе: "Это ваша супруга?" Я объяснил ему, что нет. - При живом муже это, вероятно, аморально. Надо казнить мужа, - сказал король. - Помилуйте, ваше величество, - сказал я.
– К чему проливать кровь? - Так нужно, чтобы соблюсти законы морали, - пояснил Скарамуш. - Ваше величество!
– сказал я.
– Королю позволительно быть милосердным! - Королю позволительно не лебезить перед моралью, - сказал Скарамуш.
– И этим он отличается от президента Соединённых Штатов. - Да?
– сказал Людовик задумчиво.
– Это верно. Ну что ж, пренебрежём моралью и проявим милосердие. Потом он извлёк колоду египетских карт и стал забавляться, раскладывая пасьянсы. Он взял карту короля и пригляделся к ней. - Кажется, похож, - сказал он, наконец. Скарамуш немедленно вытащил зеркальце и принялся разглядывать себя в нём. - Точно!
– воскликнул он радостно.
– Похож, - и, погрустнев, добавил. Только вот на кого, не могу понять. - Замучился я с ним, - признался Людовик со вздохом.
– Что ни день, то новые причуды. То ему кукурузного сока подавай, то мандарины молочной спелости. К тому времени мы уже успели опорожнить мою бутылку, и заметив это, Скарамуш схватил её за горло и отнёс на кухню. Там он, судя по доносившимся оттуда звукам, наполнил её водой из-под крана, после чего бутылка вновь появилась на столе. Полная вина. - Единственный фокус, которому я научился, - сказал Скарамуш.
– Тем и живу. И мы пили вино и болтали о всякой всячине и, между прочим, съели все цукаты. А потом мы танцевали и слушали музыку, и Людовик уже совершенно откровенно флиртовал с Элиссой (это при живом-то любовнике!), а Скарамуш снова и снова повторял свой фокус; он рассказывал разные забавные истории, и если его просили спеть, он и не думал отказываться. Мы так развеселились, что совершенно позабыли о времени, и когда снизу раздался обиженный стук (шваброй в потолок), я, по привычке посмотрев на часы, сказал: "Полвторого". - Кто это?
– полюбопытствовал Людовик.
– Мертвецы стучатся из-под земли? - Да, пожалуй, - согласился я. - Живые шумят и мешают мёртвым спать, - сказал он. - Как это верно замечено, ваше величество!
– рассмеялась Элисса. - Однако, это не порядок, - сказал Людовик. Скарамуш кивнул и поднялся с места. А потом мы стояли у открытого окна и прислушивались к звукам, доносившимся из квартиры под нами. Оттуда слышалось нечто, напоминавшее всхлипывания собаки, и размеренный голос Скарамуша, повторявшего тоном терпеливого милиционера: "Непорядок. Не положено. Пожалуйте в могилку. Непорядок... Пожалуйте в могилку..." ................... Он вернулся, неся целую охапку бенгальских огней. Переговоры, по всей видимости, увенчались успехом. Скарамуш непременно хотел зажечь все огни разом, но уронил один, и он стал с шипением прожигать паркет. - Ничего страшного!
– хором воскликнули Элисса и Скарамуш. Людовик подобрал с ковра обгоревший прут. - Это я возьму на память, - сказал он.
– Значит, Калиостро всё-таки дал ему эликсир, - сказала Элисса.
– Но что нам делать с паркетом? Может, прикрыть ковриком?
A Kind Of Magic
....................... - Вы бросаете семена в воздух?
– удивился я. Он невозмутимо продолжал своё занятие. Наконец, он защёлкнул табакерку и тогда только повернулся ко мне. - В воздух?
– переспросил он насмешливо.- Ничуть не бывало. Или, по-вашему, музыка - это то же, что и звуковые волны? - Позвольте, -пробормотал я, несколько обескураженный.
– Но ведь семена всех растений... - Семена? Что вы имеете в виду? - Вашу табакерку, - твёрдо сказал я. - Вот эту?
– он извлёк из кармана то, что только что было табакеркой, и положил мне на ладонь, которую я вовремя успел подставить. На моей ладони лежал лепесток белой розы, я увидел, как края его изогнулись, и он превратился в крошечный кораблик. Паруса кораблика наполнились ветром, и он поплыл с моей ладони, сорвался с неё и улетел как бумажный самолётик. - Посмотрите!
– услышал я и, посмотрев, опешил. (Ещё несколько минут назад я хвастался про себя, что теперь меня ничто уже не удивит!) Мы стояли, окружённые со всех сторон деревьями. Было тихо, только шелест листвы и голоса птиц... ................... Мы шли по тропинке. Я всё ещё был в смятении, и мне казалось, я слышу, как дриады шепчутся между собой и тихонько
– спросил я. - Разве вы не узнаёте?
– спросил он.
– Впрочем, вблизи всё выглядит совсем иначе. А ведь это ваш майорат. - Вот как? Но разве титул жалует не король? Разве это не привилегия короля? - А я и есть король, - заметил он, приподняв одну бровь.- Я - Король Магии. - Ну конечно!
– воскликнул я.
– Мне следовало догадаться об этом сразу же! Простите мне мою оплошность, ваше величество. - Добро пожаловать домой, ваша светлость, - улыбнувшись, ответил он. Мы вышли к пруду, на другом берегу которого был виден замок, и к замку этому вела дорожка из цветков кувшинок. Король ступил на неё первым. Я последовал за ним. ................... Мы вошли в замок. Повсюду висели флаги с гербами, на древках красовались гирлянды цветов. Столы были уже накрыты, сидевшие за ними гости приветствовали нас дружным пением. Когда мы сели за стол, раздались торжественные звуки труб, им ответили скрипки и гобой, и наконец, флейты. Пир начался. Внезапно все поднялись на ноги. Разговоры смолкли. На всякий случай, я последовал примеру своих гостей. В зал вошёл Людовик ХV. Его верный друг Скарамуш, разумеется, был с ним. - Вот вы где!
– вскричал Людовик, завидев меня.
– А мы объехали пол-Франции, разыскивая вас. - И даже заглянули в Италию, но там нам сказали, что вы только что отбыли, - добавил Скарамуш. - Это ты виноват!
– накинулся на него Людовик.
– Я давно уже говорю, что оси кареты нужно смазать. - Но мой король! Право же, я не виноват, - стал оправдываться Скарамуш. Мыши съели всё сало! - Старая сказка, - отмахнулся Людовик.
– Расскажи что-нибудь поновее. - С радостью и удовольствием, о мой король!
– сказал Скарамуш и, отвесив поклон, взобрался на невесть откуда возникшую кафедру. Я подозреваю, что появление её не обошлось без участия Короля Магии, который хоть и не был более нигде виден, но наверняка присутствовал здесь или был где-нибудь поблизости. Скарамуш, откашлявшись для солидности, постучал молоточком по синему бархату кафедры и возгласил: "Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша!" Все зааплодировали. Людовик тем временем расположился за столом справа от меня. А слева я увидел Элиссу и открыл было рот, но она приложила к губам палец. Как чудесно, что она нашла меня здесь! - История портретиста из города Кёльна Альфреда Дитриха, - произнёс Скарамуш грозным голосом. После чего рассказал такую историю:
Как-то раз, будучи проездом в Ганновере, художник Альфред Дитрих остановился в маленькой гостинице. Развлечения ради он затеял рисовать портрет дочки хозяина. Вскоре, однако, он получил письмо, в котором его просили как можно скорее прибыть в Париж. Дитрих, не мешкая ни дня, покинул Ганновер, и портрет остался незаконченным. В Париже его ждали многообещающие заказы, которых он удостоился благодаря стараниям своих друзей. Дитрих был великолепным портретистом, и всё же заказчики его оставались неудовлетворёнными, но ещё более неудовлетворён своими работами был сам художник. Какое-то наваждение преследовало его. Все лица на его портретах были похожи одно на другое настолько, что не имели почти ничего общего с лицами его заказчиков. Дитрих был в отчаянии, его друзья пребывали в растерянности, не зная, что происходит с их другом. И вот, одним из мартовских вечеров Дитрих внезапно покидает Париж, не предупредив никого из друзей и не оставив никаких писем или устных распоряжений. Он приезжает в Ганновер и разыскивает гостиницу, в которой он однажды останавливался. - Я вернулся, чтобы закончить портрет, - говорит он хозяину, и в тот же день принимается за работу и не отрывается от неё до тех пор, пока не кладёт последний мазок. Больше ему нечего добавить, портрет готов. И, не дав ему просохнуть, Дитрих срывает его с мольберта и швыряет в камин, после чего начинает работу заново. Но и второй портрет постигает та же судьба. Недоумевающий хозяин не решается перечить чудаковатому постояльцу, а его дочь уже почти не покидает комнаты Дитриха. И вот однажды, утомлённый бесконечной работой, Дитрих рассеянно набрасывает карандашный эскиз головы девушки. Оторвав карандаш от бумаги, он долго смотрит на рисунок. Потом резко поднимается со стула, и ничего не объясняя, расплачивается с хозяином и немедленно уезжает из гостиницы, но прежде подносит портрет своей терпеливой натурщице. С этого дня наваждение более не преследует его, и он вновь становится таким, каким его знают друзья и прежние его заказчики - блестящим портретистом Альфредом Дитрихом из города Кёльна.
– Всё это очень мило, - заметил Людовик.
– Но причём же тут сало? - Действительно, причём тут сало?
– спросила Элисса, когда мы мыли посуду на кухне. - Этого я не знаю, - сказал я, отдавая ей тарелку.
– Но Скарамуш прав. Где-то, в одном из коридоров лабиринта, ты ошибаешься направлением, и вот ты уже в тупике.
И тогда ты перебираешь то, что было написано прежде, и исправляешь неряшливые фразы, заканчиваешь начатые истории, и неожиданно четверостишье превращается в сонет, одно-единственное имя - в элегию... Ты не возвращаешься назад, ты перестраиваешь лабиринт, который меняет свою форму с каждым новым сделанным тобой шагом.
Лето, уколовшись шипами роз, истекло кровью на их лепестки и, остыв, обернулось осенью. ....................
Following The Sun
Кто-то строил дом из песка, но подул ветер, и рассыпался его дом, кто-то строил дом из бумаги, но прошёл дождь, и бумага размокла, кто-то строил свой дом из воска, но пригрело солнце, и стены растаяли. Кто-то построил свой дом из камня, и был этот дом прочен, но вот, содрогнулась земля, и разрушился камень. Наш дом из тепла. И когда придёт срок, мы отправимся в путь с перелётными птицами. Наши одежды из цвета - краски могут поблёкнуть, холод может сковать землю, но вот, воскресла она, и цвета её всё те же. Когда же настанет ночь, мы отправимся в путь за солнцем, и мы будем цветами земли, теплом её жизни, светом её дней. Мы собираем изумруды на дне голубых озёр. Мы собираем землянику на бриллиантовых полях небес. И кто-то строит свой корабль из льда, но растает лёд в морской воде, кто-то строит корабль из свинца, но тонет корабль, воде не удержать его, кто-то строит свой корабль из дерева, но сгниёт дерево... Наш корабль подобен лебедю. Наша земля подобна Леде, даже покинув её, мы останемся в ней, и прорастём с травами и цветами, вернёмся с перелётными птицами. Восстанем вместе с солнцем и вернёмся в наш город. И я знаю, найдётся кто-то, кто среди вопящей толпы пропоёт нам осанну.
....
Oraculum Lilibaeum
Человек, лежавший под деревом, казался спящим. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и на губах его играла улыбка. Так улыбаются во сне дети. Ланцелот опустился на траву, вытянулся подле него; тело его сладко ныло от усталости и радовалось отдыху; шелест ветвей баюкал его, и Ланцелот задремал, не отдаваясь до конца во власть сну, но отрешившись от дорог, которые он прошёл, и дорог, которые ему предстояло пройти, отрешившись от волнений, надежд и страхов, он отдыхал. Человек, лежавший рядом с ним, повернул к нему своё лицо, - глаза его были открыты. Стряхнув дремоту, Ланцелот поднялся на локоть. Незнакомец молчал. Была тишина и шелест листьев. - Слышите?
– спросил незнакомец. Ланцелот медленно встал на ноги. - Спасибо вам, - сказал он. - Не мне, - качнул головой незнакомец и улыбнулся. - Вы правы, - сказал Ланцелот.
– Мне пора, - и хотел уходить, но человек, лежавший под деревом, окликнул его. - Приходите весной, - сказал он, - когда на дереве будут цветы. Обещайте. Ланцелот обещал. И они расстались, зная, что поняли друг друга.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Орион
Орион, вознамерившись истребить всех животных, погиб от укуса скорпиона. В зодиакальной интерпретации скорпион предстаёт олицетворением чувственности, которую должен преодолеть тот, кто идёт по пути совершенствования к становлению сверхчеловеком. Однако, было бы недостойно уподобить такое прелестное создание как женщина ядовитой твари. И потому версия эта представляется неубедительной. Гораздо предпочтительнее было бы полагать скорпиона животным, живущим в самом Орионе. В подтверждение этой версии говорит очень многое. Например, история Адаманта, растерзанного собственными псами, история халифа Юсуфа ибн Мустафы, насаждавшего бесстрашие столь усердно, что весь народ его был повержен в трепет и дрожал от страха. И наконец, то, что случилось с полковником Шнапсом, когда тот захотел потравить тараканов. Он посыпал все имевшиеся в доме продукты ядом, а потом отправился на чрезвычайное военное заседание по поводу возможного вторжения инопланетян. Вернувшись в нетрезвом состоянии, он съел кусочек пудинга. Не окажись по счастливой случайности поблизости ротмистра Струделя, не видать бы больше полковнику ни красного солнышка, ни полей отечества. И никогда бы не носить генеральских лампасов.