Лица
Шрифт:
Жени попробовала это только однажды и никогда не пыталась снова; Дэнни не спросил, чем она была занята и почему не сможет изменить своих планов, чтобы встретиться с ним.
— Думал, завалимся с тобой на японское кино, — его голос звучал откровенно сочувствующе. — Идет только сегодня. Придется сходить одному.
Она не удержалась и спросила, не могли бы они встретиться завтрашним вечером, и помертвела от его ответа: «Посмотрим». На следующий день он не звонил. Он не звонил пять дней. Нервы Жени совсем расходились.
Она не
В Зоне Боевых ДействийДэнни счастливо воскликнул:
— Вот она Жизнь! Вот настоящая реальность! Взаправдашнее кино во плоти. Разве что актеры не сознают, что представляют Новую Волну.
Его ассоциации часто ускользали от Жени. Отчаянно начитанный, он готовился стать писателем. Он знал классическую литературу большинства стран, читал модернистские работы на английском, французском и немецком языках. Его ужасало, что Жени не читает ни прозы, ни поэзии, кроме тех произведений, что ей задавали, и не принимал объяснения, что ей и так много приходится читать. Для Дэнни чтение означало слова, их структура, звучание, навеваемые ими образы, а вовсе не информация. Даже газета оставляла его равнодушным. «Набор событий, который всегда одинаков — убийство, секс, землетрясение. Каталог катастроф. Ничего не меняется, кроме дат».
Жени тоже особенно не интересовали газеты. Но ее пренебрежение к ним было бегством от политики. Его — бегством от неодухотворенной прозы. Не раз она встречала его длинные рассказы в «Гарвард Кримсон». Их профессор по литературоведению сравнивал их с «Дублинцами» Джеймса Джойса, и она часто слышала о них блестящие отзывы. Но рассказ «Бела Кун и я» оказался слишком сложным для ее понимания. Язык завораживал, некоторые страницы напоминали плетение узоров из звука, но Жени так и не поняла, о чем все это. Она достаточно уже знала Дэнни, но не настолько, чтобы прямо спросить.
— Ну что скажешь, моя храбрая казачка? Достаточно отведала жизни, чтобы отступить в ресторан?
— Пожалуй, — вид голых женщин, призывы с плакатов совершить замысловатый половой акт смущали ее. Она больше была озадачена, чем поражена. Ее давно ничто не поражало, кроме расчетливой недоброты. Но смущение росло из-за контраста испытываемого желания к Дэнни и мерзостью секса на продажу.
— Ну что ж, пошли, ты и я, — он взял ее под руку Высокие каблуки делали ее чуточку выше. — «Когда вечер распластается на небе, Как больной, усыпленный на столе…»
— Красиво.
— Элиот. «Любовная песнь Альфреда Пруфрока». Очень красиво. Стихотворение о мужчине: горящий желанием объявить о своей любви к женщине, но боящийся этого.
— А чего он боится? — пульс застучал в ее ушах.
— Он боится, что ему откажут, — Дэнни быстро вел ее к выбранному ресторану. — Осмеют.
— Почему с ним могут так
— Она может решить, что он слишком незначителен.
— Ты? Незначителен? — Жени почувствовала, как сердце подпрыгнуло к горлу. Она себя выдала.
Несколько ужасных мгновений он не отвечал. Не ослабил хватку ее руки, не замедлил шага. Как бы ей хотелось, чтобы ночь поглотила ее.
Наконец он заговорил:
— С первого мгновения, как я тебя увидел, Жени, я понял, что хочу лечь с тобой в постель. Но потом осознал, что это дурная мысль, — она украдкой посмотрела на него. Он по-прежнему не повернул к ней лица и держался в профиль. Слова летели прямо перед ним. Твоя красота, как первая звезда на небе, приманка для всех мужчин. Я не хочу быть одним из них.
— Дэнни, ты… — ее голос сорвался.
— Вскоре я понял, что ты человек с сильным умом, выбрала свой путь и не свернешь с него. И ты должна знать, моя царица, что я юноша самовлюбленный и хочу, чтобы весь мир крутился вокруг меня или лучше лежал у моих ног, — он оглядел ее, и она ответила ему улыбкой. — Есть кое-что и еще. Я беден, а ты богата.
— Все, что у меня есть, взято в долг — не мое, — и за солидную цену, хотелось ей добавить.
— В долг или насовсем — мы из разных миров, моя королева.
— Но это не имеет значения!
— Имеет. Все имеет. И очень большое, — они подошли ко входу в ресторан. Он придержал Жени и слегка подтолкнул внутрь — из их ночи в ярко освещенное помещение.
Они сели за столик, выбрали блюда, и Дэнни стал вновь перечислять, что они видели в Зоне Боевых Действий— его слова высвечивали сценки, которые тогда она едва ли подметила: заблудшие души, предположил он, обреченные существовать, а не жить.
Пока он говорил, Жени смотрела на него, согретая его великолепием и близостью его тела.
О самих себе в тот вечер они больше не говорили, но, вернувшись в общежитие, Дэнни потянул ее со света и настойчиво и грубо поцеловал. Она ощутила его желание, и ее саму пронзило болезненное влечение, которого она никогда не испытывала раньше.
Спустя два дня она услышала разговор в дамской комнате Библиотеки Гутмана:
— Вчера я поимела, что надо! — рассказывала одна из девушек. — Действительно потрясающе! Невероятный парень этот сумасшедший венгр.
— Ты имеешь в виду писателя? — переспросила другая, и холодный страх сжал Жени.
— Его самого. Дэнни. Ну, и горяч! Даже я запросила пощады — понимаешь, дорогуша, что это значит.
Они рассмеялись и вышли, дверь захлопнулась с глухим стуком. Жени осталась на месте, будто замороженная.
Тем же вечером она позвонила Лекс в Холиок и, как и предполагала, была приглашена. Она знала, что в этом году каникулы совпали так, что можно было провести Пасху с семьей Вандергриффов. От Пасхи их отделяло меньше недели. Жени пробормотала благодарность и приняла приглашение.