Лицеисты
Шрифт:
До сего дня фабрика работает с большими перебоями, хотя готовый товар отправляется в Ваш адрес каждодневно. Крайне желательно Ваше присутствие, чтобы окончательно уяснить, на какие из пунктов требования можно согласиться. Остаюсь преданный Вам А. Грязнов».
Глава пятая
Над городом плыл тягучий колокольный звон — в церквах звали к заутрене. Сквозь темь ночи пробивался
Наступал воскресный, похожий на сотни других день. Куда пойти, чем заняться? Вспомнишь, что было раньше: с утра ехали и шли к Которосли, смотрели, как сшибаются на льду городские парни с фабричными; в полдень у Романовской заставы на большом расчищенном от снега поле, глядишь, объявлены скачки; вечером под руку с женой можно погулять у «Столбов» — ресторана возле Ильинской площади. Есть еще театр — первый на Руси, когда-то известный тем, что все лучшие актеры считали своим долгом хотя бы раз сыграть на его подмостках. Туда, сюда — вот и прошел день.
Нынче затаился город: ни кулачных боев, ни скачек, не хочется идти и к «Столбам». На улицах то и дело стрельба. Бродят толпами дюжие молодчики из черной сотни, бьют стекла в лавках, задирают прохожих. Полицейских, которые останавливали бы их, днем с огнем не сыщешь, попрятались по домам, затаились.
Теперь устанавливать порядок прибыли казаки. Устанавливать-то порядок прибыли, а сами его блюсти не могут: то кого-либо побьют, то ни за что обругают, в трамвае кондуктор билет с них не спрашивай — выкинут за ошорок на полном ходу… Куда пойдешь, если кругом бесчинства!
Иной обыватель сидит дома, томится, а потом перекликнется с соседом, заявится к нему. Пьет до одури, спорит до хрипоты. Вечером, кутаясь в одеяло, долго не может уснуть: «Охо-хо, жизнь наша преходящая!..» Вдруг привстанет на локте, спросит в темноту:
— А чего надо? Работа есть, крыша над головой есть… Отчего бунтуете?
Ждет обыватель не дождется, когда дотопчет последние лапти бурный и суматошный 1905 год. Авось в новом году все успокоится, все придет в норму.
На площади возле часовенки оглядывался по сторонам человек. Он только что вышел из трамвая и сейчас будто не знал, куда идти. Был он чуть выше среднего роста, черные усы, нос удлинен и на нем пенсне, цепочка от которого уходила в нагрудный карман. Пальто не новое, но доброго сукна, шапка пыжиковая разлохматилась на голове, словно бы приплюснула ее. Человек не здешний, сразу видно.
Егор Дерин и Артем Крутов стояли поодаль, не спускали глаз с незнакомца. Вот он остановил женщину, проходившую мимо, спросил что-то. Она указала на красное здание — фабричное училище, и он крупно зашагал к нему.
Парни пересекли дорогу, встали на пути. Егор спросил строго:
— Вы кого ищете?
— Училище, — ответил незнакомец и хотел обойти их.
— Да училище рядом, — сказал Егор, задерживая незнакомца плечом. — Кого там надо?
Тот отступил, пожал плечами и, помедлив, сам спросил:
— А вы кто такие?
— Мы-то? — вяло переспросил Егор. — Мы здешние, сторонские.
— А-а! — сказал незнакомец. Около училища толпится народ, а здесь на площади
Парни сразу взъерошились. Опять Егор спросил:
— Зачем?
— Надо, — уже смелее сказал незнакомец.
Теперь Егор проговорил протяжно:
— А-а! — и добавил с угрозой: — Не спеши, коза, все волки твои будут. — Приблизил губы почти к уху незнакомца, посоветовал: — Шпик, тогда кланяйся своим. Вот трамвай, как раз отходить будет. Топай.
На площади появился хромой Геша. Пошатываясь, орал самозабвенно:
Уж как наши-то отцы Ох и были молодцы…Егор повернулся, ожесточенно погрозил Геше кулаком. Тот понимающе закивал, развел руки — больше ша, не будет. Но, отошедши подальше, снова гаркнул:
Нищета да голодовка — Вот и вышла забастовка…— Неужели похож на шпика? — спросил незнакомец. Он уже совсем успокоился, повеселел. Снял пенсне и начал протирать стекла белоснежным платком. Без пенсне лицо его стало не таким загадочным. Егор сказал:
— Отведи его, Артем. Передай с рук на руки.
Незнакомец оглядел Артема: в короткой куртке на вате, в сапогах, лицо скуластое, доверчивое, совсем еще мальчик. Сказал, когда отошли от Егора:
— Раз вы дружинники, так хотя бы бантики прицепили. В городе черносотенцев полно. Сначала подумал: и здесь на них нарвался.
— Идите, не разговаривайте, — грубовато посоветовал Артем.
— О, у вас тут строго, — не унимался незнакомец.
В училище в большом зале, уставленном скамейками, полно фабричных, спорят, чего-то ждут. Узким проходом Артем провел незнакомца через весь зал на сцену, наполовину закрытую занавесом. В углу сцены за длинным столом сидели члены стачечного комитета — представители отделов — всего человек десять. Перед ними на скамейке женщина лет тридцати, зябко куталась в теплый полушалок.
Появление Артема с незнакомым человеком отвлекло их, все вопросительно смотрели на вошедших.
— Вот, — сказал Артем, обращаясь к отцу, — Федор сидел с краю стола, — ищет стачечный комитет.
Незнакомец представился:
— Емельянов. От городского комитета.
— Садитесь, товарищ, — кивнул Федор. Мельком окинул фигуру Емельянова, подумал с досадой: «Просил ведь прислать оратора попроще, так нет, выискали… Стекляшки на носу… Поневоле вспомнишь Мироныча». — О чем будете рассказывать?
— Могу о девятом января — очевидец, могу о русско-японской войне, о сущности каждой партии, — непринужденно стал перечислять Емельянов.
— Много вы можете, — не без иронии заметил Федор. — Что ж, послушаем, но придется обождать: митинговать начнем позднее.
Он сразу же забыл об Емельянове. Повернулся к женщине, которая нервно теребила концы полушалка, отводила в сторону лицо.
— Так ты говоришь, что евреи выкрали у тебя двоих малолетних детей, убили и закопали в подвале, где ты их и нашла. Так, гражданка Стетухина?