Лицеисты

Московкин Виктор Флегонтович

Шли притихшие, не хотелось сознаваться, что перед полусотней казаков оказались слабы.

Алексей Подосенов приблизился к Крутову, шагая вровень, спросил:

— Послушай, Федор Степанович, может, казаки не знают, что есть царский манифест? Не сказали им?

— Да, конечно. — Федор усмехнулся, удивляясь наивности вопроса. — Сам посуди: есть у тебя что-то свое, разве отдашь даром? Манифест обещает, а обещания, сам знаешь, кто любит выполнять.

— К дьяволу тогда мне этот манифест. Нечего было и шуметь о нем.

— И я так думаю. — Заметил, что прислушиваются другие, пожалел: «Плохо, не удалось

побывать на митинге. У каждого уйма вопросов. Лицеисты могли бы лучше объяснить, какая цена царским обещаниям».

— Мы когда всем скопом пошли против власти — тут забастовка, там восстание, — царю куда деваться, вот и написал бумагу, наобещал. А на деле — как было, все осталось по-прежнему.

— Подтереть мягкое место его бумагой.

— Все теперь от нас самих зависит: доведем до конца борьбу — выиграем; успокоимся — тогда нам дадут, не поздоровится…

Федор невесело поглядывал перед собой, думал. Прийти сейчас на фабрику и разойтись — считай, день пропал зазря. Чего доброго, еще разуверятся в своих силах, самые нерешительные пойдут завтра к директору с повинной и встанут к машинам. Забастовка сорвется, так и не успев развернуться. Попробовать бы провести свой митинг…

— В такую-то погоду, на улице, — с сомнением покачал головой Василий Дерин, когда Федор сказал ему об этом. — Зазябли все, промокли. Будут рваться в тепло.

В слободку пришли, когда уже начало темнеть. Стегал холодный ветер с дождем. О митинге и думать было нечего. Федор только и объявил нахохлившимся, промокшим людям, что утром на площади назначается сходка, где следует договориться, какие требования предъявлять владельцу.

Колонна быстро растаяла. Несколько человек еще осталось. Подосенов с Василием Дериным стаскивали флаг с древка. Отсыревшее полотно Василий с бережью свернул, убрал за пазуху. Палка осталась у Подосенова — завтра пригодится.

В это время и подошли Артем с Егором. Их встретили удивлением. Знали, что ребята остались в городе. Сбивчиво те стали рассказывать, что случилось.

…Пролетка подъехала к больнице, и Артем сразу побежал за Варей. Мироныч очнулся, застонал, когда его переносили в палату на второй этаж. Кажется, узнал идущую рядом Машеньку, хотел что-то сказать, но губы только дрогнули.

Варя вызвала доктора Воскресенского. Он пришел заспанный, недовольный. Долго ощупывал больного, сердито хмыкал. Заметив долгий, почти безжизненный взгляд Мироныча, сказал ворчливо:

— Великолепно отделали вас, молодой человек. — Покачал головой, показывая тем, что спасти больного может только чудо.

Мироныч пошевелил губами, но никто ничего не расслышал.

Артема и Егора в палату не пустили, они уселись внизу, в коридоре. Прошло более часа. Но вот, сутулясь, с лестницы спустился Воскресенский. Глядел на парней, соображая, зачем они тут.

— Вы кто такие? — спросил сурово.

— Это мы привезли больного, — поспешил объяснить Артем. — За ним может приехать полиция. Мы останемся здесь.

Чуть заметная усмешка тронула губы Воскресенского.

— Решение похвальное, — заявил он. — И все-таки придется по домам, молодые люди. — Заметив движение Артема, желание спросить о больном, поспешил опередить: — Сколько пролежит ваш товарищ, сказать не могу. И обещать ничего не хочу. Наведываться можно, разрешаю.

Ребята не

знали, что делать. Наконец Артем робко попросил позвать Машеньку.

— Машеньку? — переспросил Воскресенский. — Ах да, ту девушку…

Ничего не добавив, снова стал подыматься на второй этаж.

Вскоре вышла Машенька, бледная, с темными кругами у глаз.

— Идите, ничего больше не нужно, — тихо сказала она. — Доктор наш друг. Мироныч здесь в безопасности. В случае чего, Варя все передаст.

Артем тяжело вздохнул, но все-таки достал револьвер, решительно протянул Машеньке.

— Возьмите. Вдруг понадобится.

— Что ты! — отстранила она его руку. — До этого не дойдет. Не возьмут же они его в таком состоянии, если даже узнают, что здесь. Убери.

Они простились и вышли из больницы. Извозчика не было. Егор хоть и предупреждал его, чтобы был нем как рыба, мужик обещал, но все может быть: не заедет ли он сразу в полицейский участок?

На площади они наткнулись на своих как раз кстати.

Узнав обо всем, Федор заторопился в больницу, сказал, что ночь он проведет там, а завтра придется подумать, как понадежнее спрятать Мироныча. До больницы его пошел провожать Василий Дерин.

— Вот что мне в голову пришло, — сказал Василий. — Завтра в требовании надо указать, чтобы для митингов директор дал помещение. Фабричное училище — вот что нам надо. Казаки — другое дело, с них требовать — себе в ущерб. А директор знает, что по манифесту нам разрешено собираться. Противиться будет — силой возьмем. Не занимать силы, против полиции хватит. А войска пришлют — что ж, тогда поглядим. И вообще нам теперь нужно место, куда бы люди приходили советоваться… К директору-то завтра без тебя пойдем. Меня арестуют — не беда. Тебе надо беречься. И еще, с квартиры тебе придется уйти. Спрячем у кого-нибудь. Раз уж стал верховодить нами, так и береги себя, лап ихних избегать надо. А то быстро схватят.

— Не то что-то говоришь, — недовольно возразил Федор. — Об училище хорошо придумал, так и сделаем. А с квартиры зачем уходить?

— Надо. Я так понимаю: борьба пошла в открытую. Я еще думаю, людей к тебе приставим. Родион выделит шустрых ребят. Даваться сейчас в руки полиции не резон. Понял меня?

— Ладно, об этом после, — досадливо отмахнулся Федор. — Меня сейчас другое беспокоит.

7

В высоком изразцовом камине, украшенном чудо-птицами, жарко трещат дрова. Тепло, дремотно. Рогович подошел к окну. Стоял, опустив плечи, прислушивался, как стегает снежная крупа по стеклам. Совсем невдалеке от губернаторского дома звякнул сухой винтовочный выстрел.

Рогович поднес ладонь к уху, пождал — не выстрелят ли еще. Сказал расслабленно:

— Алексей Флегонтович, а ведь зима стучится. С ружьем бы сейчас по зайцу…

Ответа не дождался. Все еще прислушиваясь, рассеянно взглянул на Грязнова, сидевшего в низком кресле. Директор Большой мануфактуры был сердит, взволнован. Нервно мял в руках носовой платок, хмурился.

По пути сюда в торговых рядах видел погром. Толпа била стекла, растаптывала ящики с конфетами, с печеньем. Наблюдал, как громили колбасную фабрику Либкена. Осталось одно здание с провалами окон — все остальное разбито, порушено. Дюжие молодцы задержали пролетку директора, хотели опрокинуть. Едва ускакали.