Лицей. Венценосный дуэт
Шрифт:
29 июля, понедельник, время 09:05
Префектура Северо-Восточного округа, кабинет префекта.
— Александр Алексеевич, сочувствую вам безмерно, но ничего тут не поделаешь, — префект пристально глядит на своего зама. Он на четыре года старше, уступает в росте и дородности, худощавый, лысоватый и невысокий, превосходит своего почти друга только в должности.
— Несчастья иногда происходят, и ничего тут не поделаешь, — жёсткий взгляд префекта смягчается. — Вам и всем нам надо думать совершенно о другом.
— Мне подать в отставку? — кривит губы Прохоров.
— Торопиться не будем. Никаких официальных сведений у нас пока нет. Но если всё подтвердится, да, придётся. Пока идите в отпуск. Вам всё равно надо похоронами заняться, другими делами.
— Николай Михайлович, я всё понял. В отпуск уйду и в отставку подам, когда скажете, но… позвольте обратиться к Зотову?
— Саша, — префект переходит в предельно дружеский стиль беседы, — ты пойми, ты ничего не сможешь сделать. И Зотов не всемогущ. И подставляться ему ни к чему. Сына твоего всё равно не вернёшь…
Префект слегка морщится. Вот за что эта напасть на его голову? Столько всего вместе прошли, и такая подножка от детишек. И дружба обязывает и дела его чада отвратительны.
— Да не собираюсь я ничего такого делать, — устало протестует Прохоров, — всё по закону.
— Как это?
Прохоров объясняет, префект терпеливо выслушивает.
— Хорошо, — соглашается в конце начальник, — но Зотову я сам позвоню, лично проинструктирую.
В конце встречи префект решается задать неделикатный вопрос.
— Саша, может не отвечать, я вот что спросить хочу… сам-то что думаешь по поводу дел своего сына?
Прохоров каменеет лицом и говорит так, будто прокручивает каждое слово через тяжёлые жернова:
— Сам бы прибил его, узнай первым. Но когда кто-то со стороны… это оскорбительно, как плевок в лицо.
Префект не спорит и не комментирует. Слегка сузив глаза, кивает. На том они и прощаются. После ухода Прохорова префект берётся за телефон.
— Зотова мне.
3 августа, суббота, время 15:35
Окрестности особняка Франзони.
Ура! Юлька приехала! Она куда-то на Курильские острова летала. Глаза на лоб от такой патриотической экзотики лезут. Но впечатлений выше крыши. Почти час мне трезвонит и никак не остановится. Кое-что меня поражает.
— Ты что?! Так ни разу в Тихом океане не искупалась? — кобылка Жози фыркает мне в унисон.
— Обалдела?! Знаешь, какая там вода холодная! — Юляшка передёргивает плечами, — б-р-р-р! А заглянешь с берега повыше, там такие ужасные водоросли с глубины растут. Извиваются, как змеи… ужас! Давай, ускоримся!
Мы ускоряемся, надо дать животинкам размяться. Через полкилометра лесок, за ним луг и за узкой полоской деревьев пляж, где уже должны быть наши. Жеребец Кайзер нагружен маринованной бараниной для шашлыков и прочими реквизитами вроде шампуров.
В лесу возобновляю критику подружки.
— Нет, ты всё-таки овца глупая. Быть на Тихом океане и ни разу не окунуться. Считай, что ты там и не была. Ну, выбрала бы место помельче…
— Ага, помельче. Знаешь, какие там
И на меня выливается очередной ушат восторгов и экспрессии. Аж самой захотелось там побывать.
— Фотоаппарат в следующий раз возьмите, — советую я, хлопая по своему «Соколу», — для лучшей отчётности.
— Я не умею, — грустит Юля, отгибая рукой ветку, — лучше я тебя с фотоаппаратом в следующий раз возьму.
— А мне что за радость? Тебя я, выходит, наснимаю, а сама так за кадром и останусь. Ты ведь только плёнку испортишь, знаю я тебя.
Потрясает меня криворукость. И не некоторых, а поголовно. Я ещё понимаю, когда человек со слабым зрением резкость навести не может. Но оставить в кадре только головы? Гадство, там же наведение видоискателя напрямую! Через объектив же, что видишь, то и будет. Не как в примитивных аппаратах, где видоискатель сам по себе, — пусть и с коррекцией, его оптическая ось склоняется к оси объектива, — а объектив сам по себе. Нет! Разместят в центре кадра лица, обрежут фигуры по грудь, а сверху пустое, никому не нужное пространство. Пейзаж, а то и просто, пустое небо. Ты кого, сука, снимаешь? Друзей своих любимых или облака тебе понравились? А если друзей, то зачем им ноги обрезаешь? Классные, между прочим, ножки кое у кого, не будем показывать пальцем.
Что-то я разошлась. Кое-что и вслух сказала. Юлька пришибленно молчит.
— Извини, накипело, — трогаю рукой её за плечо, — среди наших я тоже только Гоше доверяю. Всему надо учиться, а у него есть фотоаппарат. И прилагающиеся навыки.
— А ты как? — осторожно спрашивает подружка, — после той истории.
— Это надо всех вас спросить, — по короткому размышлению отвечаю я, — как вы все после той истории?
Это на самом деле так. Им больше надо переварить, чем мне. Про себя я давно всё знаю. А вот что они все обо мне станут думать?
На пляж выскакиваем намётом. Нас встречают восторженными воплями. Наша лошадиная парочка вдруг начинает гарцевать, картинно выбрасывая передние ноги. Вот ведь пижоны!
— Ваше высочество! — вопит Паша и не только он, — наконец-то! Что же вы так долго?
— Паша, лошади не роскошь и не средство передвижения. Это друзья человека и их надо выгулять, — спрыгиваю с Жози под восхищёнными взглядами мальчишек и восторженными девчонок. Подскочивший Пистимеев не успевает подать руку.
Девочек кроме нас с Юлькой сегодня две. Обе новенькие. Ирина и Лена, те самые, с которыми мы так драматично на Борисовых прудах познакомились. В день моего похищения, кстати. Брюнеточка Лена смотрит на лошадей с каким-то вожделением. Точно, она по крови из кочевых народов. Ирина глядит с обычным любопытством.
— Пистимеев, — показываю на поклажу, — забирай мясо и всё остальное. И распорядись там. Паша и Гоша со мной. Вы — тоже.
Последние мои слова — девчонкам. На замешкавшегося Пистимеева гляжу щучьим прищуром: «От чужих девочек держись подальше». Вроде понял, по крайней мере, баулы потащил бодро.