Личное дело игрока Рубашова
Шрифт:
Много лет он жил в непрерывном наркотическом опьянении. Он был ненасытен. Бездонная бочка. Он пробовал все, что ему давали. Месяцами он галлюцинировал… тогда внешний мир погружался в туман и главным становился мир внутренний, со своими собственными законами. Видения танцевали на его сетчатке, привидения с физиономией на животе вели с ним непрерывные беседы. Извращенные органы чувств превращали его то в какую-то самому ему непонятную тайну заколоченного гроба, то в горящую в сырой пещере свечу, в число нерешаемого уравнения, в кинжал убийцы, в тоску каторжника, в кувшин росы в пустыне.
В Милане ему подсунули яд настолько сильный, что он был без сознания два месяца. В Шотландии он, не сдвигаясь с места, провалялся всю осень на койке, вслушиваясь в голоса падающих с дырявого потолка капель. Он увеличивал и увеличивал дозу, но эффект становился все слабее. Организм привык. Наконец, настал момент, когда он вообще перестал что-либо чувствовать… Тогда он сдался и пустился в странствия. Он шел день и ночь, сам не зная куда. Цели у него не было, никаких провалов во времени, куда он мог бы выскользнуть, тоже не было. Только непрерывно сменяющаяся череда горизонтов, растущий и стареющий месяц, неизменные циклы, времена года…
На скандинавском севере вечная мерзлота лучше всего, как ему показалось, соответствовала поселившемуся в нем вечному холоду, тундра была похожа на карту его души. Его глаза были как ледники, а сердце тверже гранита. Он не встречал людей. Он громко разговаривал сам с собой, чтобы не потерять рассудок.
Пришла зима. Увязая в снегу, он брел дальше. Огромные сугробы отбрасывали тени, похожие на забытых доисторических животных, он видел, как чудовища подымаются на покрытых мохнатой шерстью задних лапах, он слышал, как они ревут голосом ветра, он слышал, как щелкают их челюсти, готовясь поглотить его, но когда они понимали, кто перед ними, когда они видели его безмерную тоску, его проклятье… отступали и с горестными воплями исчезали в снежной ночи.
На самом севере, на берегу Ледовитого океана, он остановился. Это его судьба, подумал он, он осужден жить в вечной мерзлоте.
Он пошел еще дальше, еще на север. Неделями он пробирался по паковым льдам, скользя, увязая в снегу и отчаянно крича от не оставляющего его ужаса. Путь ему указывала Полярная звезда, ветер был единственным его спутником, горе — его неразлучным близнецом.
Полярный шторм взломал лед. Он неподвижно лежал на спине на льдине размером не больше плота, увлекаемой течением на юг. Его засыпал снег, тело покрылось ледяной коркой. Ему было все равно — да и почему это должно было его беспокоить? Почему он вообще должен двигаться?
Как-то на его льдину выполз изголодавшийся тюлень. Он бессильно лежал на краю, пытаясь поймать рыбу. Все слабее становился зверь, все труднее было ему двигаться, пока однажды утром он не повалился на бок и не испустил дух. В другой раз на грудь его села большая морская птица — так неподвижен был он в своей ледяной скорлупе, что она его и не заметила.
В Нарвике льдину прибило течением к берегу. Здесь уже пришла весна, с гор, усыпанных весенними цветами, бежали ручьи талой воды. Он двинулся на юг.
В Трондхеймской гавани он сел на грузовой теплоход, забился в холодильную камеру, заставленную ящиками с рыбой и заснул.
Проснулся он в Испании, в одном из прибрежных городков. На дворе уже стояла осень, и он понял, что был без сознания несколько месяцев. В витрине он увидел свое отражение — он еще больше постарел. Он представлял собой скорее пародию на человека. Морщины стали еще глубже, они разбегались по лицу, как дельта равнинной реки, череп совершенно облысел и блестел, как долго пролежавший в воде топляк, борода стало редкой и мягкой, словно белый шелк. У него осталось только четыре зуба.
Он улыбнулся проходившей женщине, но она поглядела на него с отвращением. Это обрадовало его. Если они им брезгуют, значит, будут держаться подальше. В мусорном контейнере он нашел палку, и понял, что ему нужен посох. Его суставы совершенно потеряли гибкость, спина согнулась, он стал похож на старое умирающее дерево. Опираясь на клюку, он побрел прочь из города.
Дикая пустынная красота астурийского берега поразила его, и он остановился переночевать. Когда он проснулся, его осенило, что продолжать странствия бессмысленно.
Он ел песок. Здесь не было никого — не было людей, не было жизни, не было смеха, напоминающего об их притворной радости.
Зрение тоже заметно ухудшилось. Это его радовало. И слух, и вкус… он пил морскую воду и не чувствовал соли. Хорошо, думал он. Когда исчезнут все чувства, останется только тьма, ветер и его собственное тяжкое дыхание.
Его разбудил истерический крик чаек. Он попытался подняться, но не смог. В первую секунду ему показалось, что его разбил паралич, и мысль эта тоже наполнила его сердце радостью. Потом он понял — это была нефть, дециметровый слой сырой нефти, угольно-черный язык, высунувшийся из пасти моря и накрывший берег блестящим надгробием.
Он двинулся на восток. Повсюду он видел умирающих птиц, черных, клейких, с глазами, залепленными черной массой. Выброшенные на берег морские свиньи издавали жуткое зловоние, миллионы птичьих трупиков колыхались в волнах прибоя. Он словно увидел мир иными глазами, и увиденное переполнило сердце его страданием. Земля умирала, земля на глазах у него истекала кровью, они отравили ее, они погубили землю, тысячелетия дававшую им жизнь.
Он шел по лесам гниющих с сердцевины деревьев. Он видел озера, чьи воды были мертвы, а на берегах росли лишь ядовитые цветы. На месте вчера еще сочных лугов была пустыня. Огромные раны зияли на груди земли, кровоточащие кратеры, где они добывали свои металлы; шахты и разрезы, которые они выдоили до конца и бросили умирать. Море тоже умирало, поля были отравлены. Там, где еще недавно росли леса, были сплошные вырубки. То и дело возникали оползни. От сажи и ядовитых выбросов почернело небо, над землей стояли разбухшие от кислот свинцовые тучи, время от времени проливаясь на землю, но не утоляли они, а усугубляли ее жажду. В горных пещерах угадывал он смертельное излучение от радиоактивных отходов. Высоко в атмосфере, отравленной ядами, образовывались дыры, откуда палили смертоносные лучи солнца. Сотни видов животных вымирали, и по всему было видно, что человеческий род скоро разделит их судьбу.
Они это заслужили, подумал он. Они заслужили быть погребенными обвалом, который сами и вызвали. Только потребление интересует их, постоянный поиск новых источников потребления, день и ночь работают фабрики, удовлетворяя их потребности и создавая новые… Скоро в одиночестве будет бродить он по выжженной земле, один под черным небом, один в опустевших городах и мертвых лесах. Жизнь в панике покинет этот мир, это скопище отбросов, эту мусорную свалку цивилизации.
В городах он спал под мостами. Он видел, как клошары дерутся из-за куска хлеба, угрожают друг другу ножами из-за бутылки вина. Ночью он иногда просыпался от плача; женщины, изнасилованные своими мужьями, дочери, изнасилованные отцами, мужчины, рыдающие от грызущего их чувства вины. Они потеряли управление, думал он, они падают и не могут остановиться. И только ночью, под покровом темноты, за запертыми дверьми они могут выплакать свой ужас перед жизнью.