Личное дело
Шрифт:
После ремеслухи стал я слесарем и должен был отрабатывать на заводе. Но не пошёл я ни в какой отдел кадров, а сразу отправился на корабль: мне же в море надо было... В детстве я начитался Джека Лондона. Полюбил его намертво. И сейчас это один из самых любимых моих писателей. Мужественный писатель. Побольше бы молодых увлекалось Джеком Лондоном - поменьше бы женоподобных, безвольных людей из наших юношей вырастало. Джек Лондон учит преодолевать, добиваться своего. Благородству учит, отваге, верности в дружбе.
Попал я на корабль к рыбакам - на дизель-электроход "Ярославль". Подошёл к капитану и чуть ли не на коленях уговорил его взять меня в команду. И меня взяли - учеником моториста. Три первые месяца форсунки чистил. Вскоре стал мотористом второго класса. Потом, спустя время, перешёл на
Это была тяжёлые, но самые сильные годы моей жизни - годы становления характера. Два года плаванья по трём морям: Охотскому, Берингову и Японскому, и Тихому океану ... Ходили к Аляске - там в Бристольском заливе какое-то особое место ловли было: сейнера рыболовецкие добывали селёдку. Они перегружали её к нам в трюмы - и мы уходили обратно во Владивосток, с заходом в Петропавловск-Камчатский, Южно-Сахалинск, на Курильские острова.
Выходит, что детская мечта у меня осуществилась очень рано - когда был я мальчишкой восемнадцати лет. И случилась одна жизненно важная для меня история во втором рейсе. Шли мы к берегам Аляски через Сангарский пролив. Занимал один рейс, как правило, пять - шесть месяцев: это очень важная деталь для моего рассказа.
Однажды выхожу я на палубу после вахты в машинном отделении, и кто-то из команды показал мне издали человека. Строго настрого при этом запретил с ним разговаривать! Ни слова - ни полслова. Это был крепкий бойкот, вполне этим человеком заслуженный. Как потом выяснилось, водился за ним грех стукачества... И с ним действительно никто из команды не сказал ни единого слова. Даже по делу. Бывало так, что за него и вахты стояли - лишь бы никак к нему не обращаться, не входить ни в какой словесный контакт.
На моих глазах этот человек серел лицом, худел и превращался в свою собственную тень. Смотреть на него было уже невозможно: мучился он страшно. И даже понимая справедливость такого наказания, нельзя было сердцем принять окончательной, жестокой его бесповоротности.
Получилось так, что однажды я всё же не выдержал: жалко было человека. Подошёл к нему, как всегда - одиноко стоящему на палубе, и попытался с ним заговорить. Нельзя сказать, что мне это удалось - он запустил в меня таким отборным матом! И дружеской беседы не получилось... Потом я понял, что он меня спасал. Он хорошо знал законы моря. И понимал, чем грозит мне моё отступничество.
Да. Он хорошо знал законы моря. И ни на что не расчитывал, когда бросился за борт. Потом он успел вынырнуть, крикнуть "Простите, братцы".
Все правила, соответствующие этой ситуации, были соблюдены. Но... спасательный круг был брошен на несколько секунд позже. А разворот судна по тревоге "человек за бортом" был сделан чуть больше. Конечно, он погиб. Потому что в ледяной воде больше 10 - 15 минут не продержаться; это было в Беринговом море... Спустили на воду шлюпку, конечно. Искали, как положено. И пошли дальше своим рейсом. Потеряли человека - и будто ничего не произошло. Вот что меня страшно поразило.
А мне, кстати, в тот вечер, когда я нарушил бойкот, крепко досталось. Как только переговорил я с ним на палубе и послал он меня матом, я дёрнулся, ушёл. И вот в кормовой надстройке открываю я дверь. Вдруг свет вырубается. И получаю я в челюсть так, что искры из глаз полетели. Избили братцы-матросики. Но дня три в каюте провалялся - и всё нормально. Правда, как уже потом на берегу выяснилось, всё-таки они мой сопливый возраст зачли. Пожалели...
История эта имела продолжение. После случившейся трагедии дошли мы до Бристольского залива. Ловля там прошла спокойно. На обратном пути заходим в порт Петропавловск-Камчатский. В карманах у нас уже что-то шуршало, и ребята пошли в ресторан. А я припозднился немного, отстал от прочих. Поднимаюсь по лестнице, а ресторан битком набит. Много моряков там было из Дальневосточного пароходства, из других. Смотрю - четверо ребят наших сидят, зовут: "Сань! Давай к нам! Иди сюда...". И один наш - а кулаки у него здоровые - говорит мне за столом: "Вот, Сань, мы тебя тогда приложили. Вот этими руками обрабатывали. Это от меня ты в челюсть
– Так что, если захочешь, то можешь сейчас ответить. При всех моряках врежь нам худосочной своей ручонкой по челюстям: не обидимся. Ну, боль-то свою вымести как-нибудь... А если не хочешь, давай выпьем - да и всё".
А чего я буду счёты сводить, если сам же был виноват? И тогда они сказали: "Ладно. Прости нас. Выпьем - и концы в воду". И я сказал: "Конечно. Давай..." И вот, напился я сильно, в первый раз. И меня волоком на судно притащили; в жизни не забуду. Положили в каюте. Проходит время какое-то: то ли полчаса, то ли час - не помню. Открывается моя каюта. Входит боцман: батяня. Поднимает одной рукой мою голову. И другой как влепит!.. Опять искры из глаз.
На другой день входит: "Ну, как, Саньк? Оклемался?". И я, с фингалом, потеряный: "За что?! Ну, от ребят я получил - там понятно всё. А ты-то за что меня, бать?". И вот что он мне сказал: "...Хороший ты парень, Сань. Но запомни ты закон моря: знай, с кем пить, когда и сколько. Не запомнишь сдохнешь!.." Вот и запомнил я на всю жизнь. Поэтому до сих пор у меня норма есть. И никогда не сопьётся тот, кто знает: с кем пить, когда и сколько. Вовремя мне эту науку преподали.
И ещё там случай был. Занесло к нам мужика одного на судно - первым рейсом шёл. По натуре он такой был...
– шестерил. И мы через льды шли у Беренгова моря, а там тюлени. И хлопнул он из ружья с борта - мать у тюленёнка убил. А тюленёнок маленький, белый, глаза чёрные, плачет. Его на борт притащили... И как вся команда против этого мужика поднялась! Видел я их глаза. А был в их глазах немой укор: "Как же ты мог выстрелить, скотина?! Он же без матери пропадёт!".
И понял я тогда: не жить этому мужику среди моряков. Да и он понял, что будет изгоем среди всех - списался на берег, с повреждением почек. Хорошо с ним "побеседовали".
Плохие люди редко выживают в море. Потому что судно - это замкнутое пространство. Там человек с мелкой душонкой остаётся один на один с самим собой и редко находит себе подобных. И если на земле он может отыскать подонков, похожих на себя и как-то приспособиться, то в море он весь на виду. Море раздевает человека, обнажает его суть. Для мерзавцев это часто плохо кончается.
И было там ещё удивительное ощущение себя в природе. Сидишь после вахты на корме, и вокруг тебя - океан. Тихий. Это он с виду - тихий. Но какая же мощь просыпается в нём во время шторма! Я, слабый человек, мальчишка, становился частью этой мощной, безудержной, грохочущей, разыгравшейся стихии - привязывал себя канатом к борту судна, чтобы не смыло волной. И ощущение беспредельной, грозной, могучей силы, бушующей в природе передавалось мне. Когда видишь, как волна с десятиэтажный дом надвигается на тебя. И корабль вместе с тобой взмывает на гребень этой волны, и падает с гребня - в пропасть. Тебя поднимает, возносит к небу, бросает, окатывает тебя эта встречная волна с головы до ног! Набираешь воздуха в грудь - и какие-то мгновения ты под водой. И когда тебя бросает из одной стихии - водной, в другую - в воздушную, вверх - какое же это божественное ощущение! Такое омовение души происходит, будто всякий раз ты заново рождаешься и с каждой волной становишься сильнее. И всё по-разному каждый раз: килевая качка, бортовая качка. И - ветер в полной силе!
Много открывалось там запредельной красоты, никогда не повторяющейся: иногда мрачной, иногда светлой, кроткой, но всегда - новой... Солнце сильное, ветер, волна. И волна - целая водяная огромная гора - бъёт о борт, а верхушку её срывает ветром, швыряет на палубу. И миллиарды жемчужин, светящихся, сияющих, всю палубу осыпают - вся она в жемчугах сияет! И всё это перекатывается, движется, качается, переливается. И опять корабль взлетает. И опять верхушка новой волны сорвалась, обрушилась на палубу. И бабах!
– рассыпалось всё, раскатилось. Всё - огромная дышащая стихия, грозная, прекрасная, всё - в сиянии солнца и брызг. Я просто по-мальчишески обалдевал от этого: такой это был великий восторг! ...И велико было благоговение перед стихией, почтение к красоте её и силе. Ни с чем это несравнимо...