Личности в истории. Россия
Шрифт:
– А то, что называется «научным признанием», пришло ли оно после его открытия?
Да, в России вообще все это было встречено с восторгом. Тогда были и полеты в космос, и ожидание научных открытий – такой взлет после войны.
Но он был человеком некоммуникабельным, не был открыт навстречу людям, которые хотели высказать свое признание, что-то спросить. С одной стороны, он всех считал равными, а с другой, не понимал, что это тут вокруг него крутится, что-то у него кто-то спрашивает, и тем самым отталкивал это признание.
Потом произошли всякие истории с так называемой машинной дешифровкой, когда новосибирские программисты создали первую компьютерную базу данных по иероглифам майя. Это было в шестидесятых годах, когда еще никто не знал, что такое компьютер. Казалось, что если что-то из компьютера вышло, то это просто беспредельно. И они объявили, что дешифровали письмо майя. Издали четыре тома, подписали буковками
– Почему его долгое время не выпускали?Это абсурдно, что он дешифровал письмо майя и не мог выезжать. Причин масса. С одной стороны, говорили, что у него родственники были в оккупации, с другой стороны, говорили, что он пил, и поэтому не выпускали. Возможно, сыграл роль его независимый характер, боялись: что он там скажет, что он там сделает? Версий очень много, хотя выезжали и алкоголики, и люди с более «отягощенными» родственниками. Я думаю, его это сильно угнетало и мучило, несмотря на то что он занял позицию «зачем мне это нужно, я кабинетный ученый».
– На Ваш взгляд, шлейф известности, но неполной признанности сопровождает его имя и сейчас?Конечно, потому что по вкладу, который он внес в науку, он стоит гораздо выше Шампольона. У Шампольона задача была достаточно простая: сопоставить билингву, догадаться. А у Кнорозова был разработан метод дешифровки древних систем письма. Уровень этих проблем несопоставим. Но, тем не менее, у французов Шампольон – это национальная гордость, в нашей же стране… как всегда, что и говорить. Он, конечно, достоин большего признания, и это не только вопрос его имени, это вопрос нас, русских, российской науки.
– Галина Гавриловна, что же все-таки за человек был Кнорозов?
Это был потрясающий интеллект. У него была потрясающая память, потрясающие аналитические способности. Он обладал великолепным, острым умом, был способен и решать любые задачи, и видеть сущность задачи, видеть ее глобально, но в то же время мог ее аналитически разложить на части. Отсюда внутреннее видение, умение погрузиться изнутри в любую проблему. Именно потому он всю жизнь любил детективы – это ему давало возможность жить внутри проблемы. Я на его фоне всегда себя ощущаю ущербной именно потому, что он великолепно знал мировую литературу от древней до современной, всю абсолютно, и помнил, мог цитировать страницами. Он давал какую-нибудь книгу и говорил всегда: «Завидую вам, потому что вы этого еще не читали».
У него все время, как у Шерлока Холмса, голова должна была работать. Он никогда не мог абсолютно ничего не делать. Он иногда говорил, что не понимает, как люди едут в электричке и обязательно тащат с собой книгу: неужели их внутренний мир не может убить их скуку, чем-то их занять, неужели им надо чем-то забивать это время, что-то читать?– А когда Вы познакомились с Кнорозовым?
Это было в 1978 году. Он уже был известный ученый, лауреат Государственной премии, как раз на некоем взлете с точки зрения социального и научного статуса. Я поехала к нему в Ленинград по рекомендации Юлии Павловны Аверкиной, она в Москве работала. И он меня все допрашивал, какого черта мне это нужно (это была его фраза), а потом сунул мне тетрадь для перевода песнопений майя и велел через неделю перевести.
Что я и сделала. И после этого он стал со мной работать. У него никогда не было позиции разделения – он такая выдающаяся персона, а кто-то может быть простым человеком. Он всегда всех воспринимал на равных, не важно, студент ты, аспирант, маленький ребенок или кот какой-нибудь. Кота, наоборот, он уважал больше, чем себя. Он ко всем обращался как коллега и как человек равный по статусу. Может быть, это была форма игры, но это была его позиция – никогда не выстраивать этой лестницы. Тех, кто в системе науки это поддерживал, он просто не любил.
– Но ведь с ним, наверное, работать было непросто. У него был сложный характер?
Каждый из нас может сказать, что в нас сидит и доктор Джекил, и мистер Хайд. В Кнорозове это было доведено до абсолюта. Когда начинаешь о нем говорить, с одной стороны, это действительно изумительный человек, в нем есть все положительные качества, и одновременно некая чудовищная противоположность этому. Он мог быть злобным, нелюдимым, раздражительным до грубости, он притягивал к себе проблемы и атмосферу конфликтности. То есть доктор Джекил и мистер Хайд вместе в нем существовали. И складывается еще такое мистическое ощущение, что этот мистер Хайд иногда сводил на нет все усилия доктора Джекила – вдруг в какой-то момент выступал и все разрушал, исчезал, и опять приходилось все строить с самого начала. Были люди, с которыми он никогда не мог себе позволить быть Хайдом. Но в то же время, было некое противоречие, которое неожиданно вылезало и создавало конфликтные ситуации. Я много думала на эту тему. Меня, моей семьи это не касалось, но в самом начале нашего общения, я помню, был момент, когда я сказала: «Юрий Валентинович, я с вами не хочу ни работать, ни знаться, ни заниматься майя, потому что я терпеть такого злобного отношения не буду». Он после этого извинился и никогда больше не позволял себе таких вещей, высказываний в моем присутствии.
Этот доктор Хайд приготовил ему смерть совершенно чудовищную. Он умер в больнице, один, абсолютно заброшенный, никого с ним не было, никто за ним не ухаживал. Это было ужасно. Из семьи никто ему не помогал. Даже когда он умер, его дочь смогла найти больницу только на третий день.
Но даже после его смерти все, что связано с ним, сталкивается с острыми углами и проблемами. В прошлом году в Мексике, где его любили, хотели в одном парке (Шкарет, неподалеку от Канкуна на Юкатане) создать центр эпиграфики имени Кнорозова, но тут террористы разбомбили Нью-Йорк, резко упал туризм, тут же у них ограничились доходы, и идея была отложена до лучших времен.
Осень этого года. Путин должен был ехать в Мексику. Началась подготовка к созданию фонда Кнорозова. Предполагалось, что Путин его откроет. Я поймала себя на мысли: «А что случится в этот раз? Почему теперь это все не состоится?» Я внутренне этого ждала. И когда произошел захват заложников, я подумала: «Да, вот оно и случилось». Понятно, что это все совпадения, но я-то провела столько лет жизни рядом с ним, и я знаю, что это не случайность.
По схеме должно было что-то произойти. Это часть его судьбы: с одной стороны – очень много даров, а с другой стороны, что-то всегда очень мешало.– Но как же он жил с таким грузом?
Да, он говорил всегда, что только чувство юмора в этой жизни его и спасало, и позволяло выживать. Потому что если не представить самую ужасную ситуацию с точки зрения парадокса, над которым можно посмеяться, в том числе и над самим собой, без этого можно умереть. Причем его юмор иногда был черный, неожиданный, но он действительно снимал психологический стресс. Кстати, вот из этих же ситуаций в Гватемале: когда появились люди, которые стали нам звонить и угрожать, что убьют, он выходил и говорил: «Ну что, опять пришли нас убивать?» Казалось бы, драматическая ситуация, действительно страшно, а он говорил так, как будто молока принесли или еще что-то подобное.
И в нормальных условиях с еще большим удовольствием любил все представлять в виде некоторого парадокса, в котором ничего нет глубинного, серьезного.– Но его работа требовала и кропотливости, и колоссального упорства.Да, это прежде всего труд невероятный. У меня ощущение, что он мог легко работать по 24 часа в сутки, и ночами, и как угодно, всегда. Каждая бумажка у него была продублирована, он все писал под копирку или переписывал каждую бумажку, причем даже если какую-то записку мне в письме посылал, все равно где-то был дубликат. Он в этом отношении был дотошен невероятно. Но если учесть, что когда он был студентом, не было ни ксероксов, ни материалов, он древние словари целиком переписывал в тетрадки мелким почерком. Он каждый день брал библиотечную карточку и на ней писал, что надо сделать. Все перечислял и потом отмечал, что сделано, что не сделано. И если уезжал куда-то, то был обязательно список задач в командировке, все было на этих карточках расписано.
– А как Вы себе представляете, что для самого Кнорозова было вершиной, его звездным часом?
Дешифровка. Я представляю, какое это было ощущение восторга, когда вдруг письмо майя открылось, когда тексты стали читаться. И даже, может быть, оставшуюся жизнь, когда это было уже сделано, все казалось немножко пресным по сравнению с таким потрясающим взлетом открытия.
Но, безусловно, особыми были те моменты, когда он поехал на земли майя. Для себя он, видимо, уже решил, что никогда там не побывает, и когда туда приехал – вот это был восторг, что он действительно там! Он поверить не мог, было видно, как он рад, счастлив. Это было уже в последние годы его жизни. В первый раз он выехал в Гватемалу в 1990 г., в 68 лет. И были мысли: «Вот здесь бы умереть!» Человек обычно так думает только в момент высшего удовольствия и восторга.