Личный враг Бонапарта
Шрифт:
– Да, – кивнул Бенкендорф.
– Вы только начали путь к Парижу. Если среди ваших чиновников и есть жучок, он пока себя не раскрыл, – деловито рассуждала госпожа посланница. – Ах, Александр, все это для меня так ново, так кружит голову!
О да! Девочка выросла и поступила на службу.
– А ты подумала…
– Подумала. Другие донесения пойдут своим чередом. От мужа. Пусть их и вскрывают. А настоящие – через вас. Не могла же я упустить такой возможности!
Она вся пылала азартом.
– И кто учил тебя шифровать? – с недоверием
– Папа, – невинным голосом отозвалась Долли. – Спроси на досуге, чем они с матушкой занимались в Баварии.
Бенкендорф ошарашенно уставился на сестру.
– Но вдовствующая императрица сказала мне, что это была опала.
– Право на возвращение надо заслужить, – госпожа посланница явно не видела противоречия. – Да или нет? Ты обеспечишь доставку?
Как будто у него был выбор!
Шурка забрал у сестры все привезенные конверты. Лицо молодой женщины оставалось сосредоточенным.
– Как ты нашла Берлин?
– Скука. Кавалеры любезны только после обеда. Светских развлечений нет. Король принимает нас холодно, ему так велели французы. При этом он делает тридцать верст верхом до моря, чтобы увидеть русских матросов, перегоняющих суда по Балтике в Кронштадт. Его сын одевается казаком и повсюду ходит в этом фантастическом наряде…
– А королева? – голос полковника звучал с наигранным равнодушием.
– Что тебе хотелось бы знать?
«Все, черт возьми!»
Долли испытующе посмотрела на брата.
– Ее величество не выходит. Вообще. Никогда. Верительные грамоты у нас принял Фридрих Вильгельм. И вел себя крайне неловко. Просто не знал, о чем говорить. Похоже, он был уверен ее уверенностью и тверд ее твердостью. А теперь, когда прежней опоры нет…
– Она больна?
– Говорят, что так. Болезнь – лучший из предлогов. Тем более что Луиза опять беременна.
– Успел-таки! – разозлился Бенкендорф. – И чьим считают этого ребенка?
– Шутишь? – удивилась сестра. – Добродетель ее величества никто не ставит под сомнение. Тем более после того, что случилось в Тильзите.
– А что там еще стряслось? – огрызнулся брат.
– Он отверг ее, – сценическим шепотом заявила Долли. – Бонапарт – Луизу. Ради Валевской. Так все говорят.
Нужна ему Валевская! Но повод отличный. Так унизить гордую пруссачку! Так втоптать ее в грязь!
– Перед глазами всей Европы корсиканец показал, что королевой можно пренебречь, как обозной шлюхой, – произнесла Долли, явно повторяя чьи-то нелестные слова. – Вот она и не выходит. Ей стыдно. Стоит появиться, как все мгновенно вспоминают Тильзит…
Бенкендорф взялся рукой за горло.
– Она, бедняжка, как на кресте!
– Хватит, – брат стоял к Долли спиной, потому что боялся показать лицо.
– Она зовет тебя. Я ради этого и приехала.
Лучше ему было не оборачиваться.
– Она тебе сказала?
– Не прямо, – уклонилась Долли. – Но достаточно ясно, чтобы за тобой отправиться. Умоляю, Александр! Она больше не знает, кто такая…
Можно было продолжать и бубнить всю дорогу. Бенкендорф уже одевался. Лил на голову одеколон. Искал новую рубашку. Ненавидел не вычищенные денщиком сапоги: «Выгоню! Ей-богу, выгоню!»
Кому приказать седлать лошадь? Ехать надо тайно.
– У меня две, – Долли была великолепна. – Бумаги для следования в город со мной. Ты только держись сзади.
Где-то ему это уже говорили!
«В Мемеле мы были приняты королем и королевой, которые в этом последнем уголке своего королевства грустно ожидали, когда дорога в их столицу, заполненная французскими войсками, будет открыта».
Сумерки давно превратились в ночь. За стеной невысоких крепких сосен ветер не пробирал, но, чуть только дорога выходила к морю, начинала петлять между дюнами, всадников буквально пригибало к гривам скакунов. Очень страшно мчаться по утрамбованному волной песку и не видеть выброшенных на берег темных бревен или обломков бочек, о которые лошадь запросто сломает ногу. Тогда, о, тогда он уже не увидит Луизу так, как должен увидеть. И будет завтра на аудиенции заверять в своей безграничной почтительности…
Верховые снова свернули в лес и поскакали по освещенной луной просеке. Слева и справа пролегал безграничный черничник, стрекотавший на ветру пожухлыми листьями.
Городок спал. Бедный прусский флот, по договору отданный победителям, все еще дремал на рейде, но уже собирался отплывать во Францию. Корабли этот человек забирал, а Луизу взять гнушался!
У заставы Долли выехала вперед и предъявила документы. Судя по увесистому мешочку, опущенному в руку часового, деньги имели большее значение, чем законность пропуска в ночное время.
Как только очутились за стенами, сестра снова пришпорила лошадь, и они понеслись по улице, высекая искры из мостовой. Ближе к замку Долли поумерила пыл, придержала коня и поехала шагом. За ними во всех окнах зажигался огонь, будто одну свечу проносили за декорацией и показывали в череде стекол.
Замок безмолвствовал. Но и здесь госпожа посланница знала дорогу. Сначала по темному парку мимо плоских, как стол, газонов, не способных укрыть даже фиалку. В тени шпалерных кустов, до оранжереи, птичника, зимнего сада, где пальмы подвязаны к потолку веревками.
Потом вдоль стен, за северный фасад, длинное крыло с колоннадой, минуя помпезные ступени со львами и подъезды для добрых людей. Когда-то Шурка был здесь гостем. Теперь крался как вор!
Если в цокольном этаже есть дверка, значит, у Долли найдется ключ. Бенкендорф видел в темноте, как щеки сестры пылают лихорадочным румянцем. Ей нравилось! Она переживала чужое приключение как свое. Брат подумал, что будет, когда подобные вещи госпожа посланница начнет проделывать ради себя?
Замок щелкнул. Горячая ладонь сжала его руку.