Лицо ее закройте
Шрифт:
Семейные фотографии; постороннему вряд ли удалось бы определить степень родства запечатленных на них персонажей. Кто этот серьезный молодой человек с бакенбардами возле своей невесты, девицы, одетой по моде эдуардианского времени [22] , – отец или дед Боукока? Хранил ли он память и фамильную верность этим сепиям, на которых застыли группы мужчин в котелках и выходных костюмах и их крепкие плоскогрудые жены и дочери? Над камином висели снимки более позднего периода. Стивен Макси, переполненный гордостью по случаю своей первой прогулки на лохматом пони, рядом несомненно Боукок, хоть он тут и моложе. Дебора Макси (волосы собраны в конский хвост), наклонясь с седла, берет розочку. В скоплении старых и новых
22
В правление короля Эдуарда VII (1901 – 1910 гг.) англичане несколько отступили от ханжеской викторианской морали.
Боукок пригласил их в дом с приятной учтивостью. Он ужинал. Хоть он и жил бобылем, на стол он выставил все, как обычно делают женщины, что под рукой было. На нем красовались буханка черствого хлеба, банка с вареньем и ложка сверху, стеклянный с орнаментом кувшин с ломтиками свеклы; другой кувшин – с весенним луком; огурец, аккуратно сложенный в маленькую банку. В центре – миска с салатом-латуком соревновалась за лидерство на этом пиршестве с огромным, домашней выпечки пирогом. Далглиш вспомнил, что дочка Боукока замужем за фермером из Нессингфорда и приглядывает за отцом. Пирог, должно быть, олицетворял самый свежий пример дочерней заботы. Вдобавок к этим разносолам, судя по запаху и по тарелкам, Боукок только что расправился с жареной рыбой и картошкой.
Далглиша и Мартина уютно устроили в тяжелые кресла, стоящие по обе стороны камина, – Даже в этот теплый июльский день в камине был разведен огонек, его слабый белесый пламень почти не был виден в потоке солнечного света, льющегося из окна, обращенного на запад. Им предложили по чашечке чая. После этих церемоний Боукок безусловно счел, что знаки гостеприимства не прошли бесследно, теперь долг его дорогих гостей сообщить, зачем они пожаловали. Он снова принялся за еду, отламывая куски хлеба худыми смуглыми пальцами, машинально, рассеянно отправляя их в рот, молча и сосредоточенно пережевывая. Он не позволял себе лишних замечаний, вдумчиво отвечал на вопросы Далглиша, отчего казалось, что у него просто нет никакого интереса к этой беседе, не то что ему не хочется быть полезным. Он разглядывал обоих полицейских с откровенной усмешкой, оценивающе, и это несколько смущало и очень даже раздражало Далглиша, которому в ляжки впивался конский волос кресла, а от жары пот тек по лицу ручьями.
Неторопливый обмен вопросами и ответами не дал ничего нового, ничего неожиданного. Стивен Макси был здесь в тот вечер. Он пришел, когда передавали девятичасовые новости. Боукок не помнил, когда он ушел. Довольно поздно. Мистер Стивен скорее запомнил. Очень поздно? «Да. После одиннадцати. Может быть, позднее. Может, гораздо позднее». Далглиш сухо заметил, что безусловно мистер Боукок вспомнит более точное время, когда у него будет возможность подумать. О чем они говорили? «Больше слушали Бетховена. Мистер Стивен не очень разговорчив». Боукок так это сказал, словно сожалел, что сам-то он чересчур болтлив, а уж весь мир и особенно полицейские – удручающе болтливы. Ничего нового не выяснилось.
Он почти не видел Салли во время праздника, только к вечеру уже, когда она катала малыша на пони, и потом часов в шесть, когда у мальчишки из воскресной школы шар застрял в ветках вяза и мистер Стивен принес лестницу, чтобы достать его. Салли была рядом, тут же малыш в коляске. Боукок запомнил, что она держала лестницу. А так он ее и не видел. Да, он видел Джонни Уилкокса. Минут десять четвертого или что-то в этом роде. Он выскользнул из палатки, где пили чай, с каким-то подозрительным свертком. Нет, Боукок его не остановил. Уилкокс вполне приличный парнишка. Мальчишки не очень-то рвались помогать с чаем. Боукок сам в юности таким был. Раз Уилкокс сказал, что он вышел из палатки в полпятого, значит, он маленько привирает, вот и все. Парень максимум полчаса поработал. Может, старика и занимало, с чего это вдруг полиция интересуется Джонни Уилкоксом и его провинностями, но виду он
– У нас есть охотники языками помолоть. Не надо их всерьез воспринимать. Люди они неплохие и хозяева хорошие.
Больше он ничего не сказал. Сомневаться не приходилось: если бы он переговорил со Стивеном Макси и знал, что от него требуется, он куда четче запомнил бы время, когда Макси ушел от него той ночью. А сейчас он был начеку. Но то, что он предан Макси, – очевидно. Они ушли, а он продолжал свою трапезу в гордом одиночестве, взволнованный их визитом, предаваясь под аккомпанемент музыки воспоминаниям.
– Да, – сказал Далглиш. – Не похоже, что нам удастся выудить из Боукока что-нибудь стоящее о Макси. Молодой Макси знал, куда ему пойти, чтобы иметь алиби. Хотя кое-чего мы добились. Коль скоро Боукок не ошибается, а уж он-то наверняка точнее, чем Джонни Уилкокс, встреча на чердаке происходила до половины пятого. И это совпадает с нашими сведениями о дальнейших передвижениях Джапп, включая эпизод в чайной палатке, когда она пришла точь-в-точь в таком же платье, как у миссис Рискоу. До без четверти пять Джапп в этом наряде никто не видел, следовательно, она переоделась после беседы на сеновале конюшни.
– Смешной номер она отколола, сэр. А зачем она ждала именно этого часа?
– Не исключено, что она купила платье для какого-нибудь парадного выхода. Может, во время беседы что-то изменилось, и она больше не зависела от Мартингейла. И потому могла себе позволить последний жест С другой стороны, если она еще до субботы знала, что выйдет замуж за Макси она вольна была позволить себе эту выходку когда взбредет в голову. Любопытное несовпадение в показаниях насчет этого предложения руки и сердца. Если верить мистеру Хинксу – почему бы и нет? – Салли Джапп уже знала, что выходит замуж когда повстречала его в предыдущий четверг. С трудом мне верится, что у нее было два жениха, не такой уж нынче избыток претендентов. А что до романов молодого Макси, то тут тоже есть кое-что любопытное.
Он протянул лист тонкой бумаги, смахивающий на бланк. На нем значилось название небольшого прибрежного отеля.
«Сэр!
Хотя мне приходится беречь свое доброе имя и я не особенно жажду иметь дело с полицией, я сочла своим долгом сообщить вам, что в прошлом году двадцать четвертого мая у нас в отеле останавливался некий Макси с дамой, которую он записал в книге регистрации как свою жену. Я видела фотографию в «Ивнинг Кларион» доктора Макси, замешанного в деле об убийстве в Чадфлите. В Газете сказано, что он холостяк, а это тот самый человек. Я не видела фотографии убитой девушки, потому ничего не могу сказать о ней, тем не менее сочла своим долгом довести вышеизложенное до вашего сведения. Конечно, моя информация может ничего и не прояснить, но мне не хотелось бы оказаться впутанной в неприятную историю, и потому буду вам весьма благодарной, если мое имя останется в тени. А также название моего отеля, который всегда обслуживал весьма почтенную публику. Макси останавливался у нас всего на одну ночь; вел себя очень спокойно, но мой муж считает, что наш долг сообщить вам эту информацию. Пишу вам без всякой предубежденности.
Искренне ваша
Лайли Бервуд (миссис)»
– Эта дама на удивление печется о своем долге, – сказал Далглиш, – правда, трудновато понять, что она имеет в виду под «предубежденностью». Чувствую, что над этим письмом изрядно попотел ее муженек, над формулировочками тоже, но предпочел его не подписывать. Я посылал нашего шустрого юнца Робсона разузнать, что там да как, не сомневаюсь, он получил максимум удовольствия. Да к тому же ему удалось убедить их, что та самая ночь не имеет ничего общего с убийством и что самое лучшее для репутации отеля и для них самих – выбросить эту историю из головы. Хотя все не так-то просто. Робсон захватил с собой несколько фотографий, и они подтвердили одну мою небезынтересную версию. Как вы думаете, кто был соучастником грехопадения Макси?