Лицо в зеркале
Шрифт:
Уже не помнил, как его отбросило от внедорожника и распластало на мостовой. Тут он пришел в себя, лежа на черном мокром асфальте, в запахе выхлопных газов, со вкусом крови на губах.
Он услышал, как засвистели тормоза, но не «Крайслера». Пневматические тормоза. Громко и пронзительно.
Что-то огромное нависло над ним, (грузовик), нависло и тут же накатилось, ноги придавило тяжелым, кости захрустели, как ломающиеся сухие ветки.
Глава 24
Трупы лежали
Включив свет, Корки Лапута осторожно закрыл за собой дверь.
— Добрый вечер, дамы и господа, — поздоровался он с трупами.
Их общество совершенно его не тяготило.
— Следующая остановка этой линии — Ад, с удобными кроватями из гвоздей, с горячими и холодными тараканами и бесплатным континентальным завтраком из расплавленной серы.
Слева лежали восемь тел, одна полка пустовала. Справа — семь и, соответственно, пустовали две полки. Пять тел и одна пустая полка занимали противоположную стену. Двадцать трупов, и свободные места еще для четырех.
Эти спящие, которые не могли увидеть никаких снов, лежали не на матрацах, а на стальных решетках. Решетки проектировались для установки в вентиляционных системах.
Холодильная камера обеспечивала температурный диапазон 5—8 градусов выше нуля. Так что воздух, который выдыхал Корки, выходил из его ноздрей двумя струйками белого пара.
Сложная вентиляционная система обеспечивала в комнате постоянную циркуляцию воздуха, вытягивая застоявшийся через отводящие каналы, решетки которых находились у самого пола, и подавая свежий через отверстия в потолке.
И хотя запах не соответствовал романтическому обеду при свечах, он оставался вполне терпимым. Не приходилось особо уговаривать себя, он отличался от запаха пота, грязных носков и плесени, свойственного многим раздевалкам в средней школе.
Трупы лежали не в мешках. Низкая температура и строго контролируемая влажность замедляли процессы разложения практически до нуля, но они, конечно, шли, пусть и с очень маленькой скоростью. В виниловом мешке выделяющиеся газы могли накапливаться, создавать парниковый эффект и снижать эффект охлаждения.
Вместо виниловых коконов тела запаковали в свободные белые саваны. Если бы не холод и не запах, они вполне могли сойти за посетителей дорогого оздоровительного центра, решивших прилечь в сауне.
При жизни редко кто из них мог побаловать себя такой радостью. Если кому-то, уж непонятно как, и удалось бы проникнуть в оздоровительный центр, охра-
ни гут же выставила бы его за порог, предупредив, что в следующий раз придется долго поправлять здоровье coвсем в другом месте.
На полках лежали неудачники. Все они умерли одинокими и никому не нужными.
По закону умершие насильственной смертью обязательно подвергались вскрытию. Как и те, кто стал жертвой несчастного случая, вроде бы покончил с собой, умер от не установленной заранее болезни и по непонятным, а потому подозрительным, причинам.
В любом большом городе, особенно таком плохо управляемом, как современный Лос-Анджелес, тела чисто поступали в морг в большем количестве, чем их могла обработать служба судебно-медицинского эксперта, сотрудники которой вкалывали не разгибаясь. Приоритет отдавался жертвам насилия, возможным жертвам медицинских ошибок и покойникам, родственники которых требовали выдать им останки усопшею для захоронения.
Бездомные бродяги, личность которых зачастую не удавалось установить, их тела находили в темных проулках, в парках, под мостами, умершие от передозировки наркотиков, холода или жары, а то и просто из-за цирроза печени, могли лежать здесь несколько дней, неделю, а то и больше, до тех пор, пока патологоанатомы успевали провести хотя бы беглое вскрытие.
В смерти, как и в жизни, обитатели общественного дна обслуживались в последнюю очередь.
У двери висел настенный телефон, заботливо установленный словно бы для того, чтобы кто-то из покойников мог при необходимости заказать пиццу.
Но большинство телефонных аппаратов обеспечивали только внутреннюю связь. Лишь шесть линий имели выход в город.
Корки набрал номер сотового Романа Каствета.
Роман, патологоанатом, работающий в службе судебно-медицинского эксперта, только что вышел в ночную смену. И наверняка находился в одном из секционных залов, готовясь приступить к вскрытию.
Ответил он после третьего звонка. Представившись, Корки спросил: «Догадайся, где я?»
— Ты забрался в собственный зад и не можешь оттуда выбраться, — предположил Роман.
Его отличало нестандартное чувство юмора.
Более года тому назад они познакомились на встрече анархистов в университете, где преподавал Корки. Еду давали посредственную, спиртное разбавляли, цветы навевали тоску, но компания подобралась что надо.
— Хорошо, что это не телефон-автомат, — продолжил Корки. — Мелочи у меня нет, а здешние бедолаги не могут одолжить мне четвертак.
— Значит, ты на заседании факультета. Самые жадины — ученые, которые обличают капитализм, купаясь в деньгах налогоплательщиков.
— Некоторым может показаться, что в твоем юморе слишком уж много жестокости, — в голосе Корки прозвучали столь нехарактерные для него стальные нотки.
— Они бы не ошиблись. Жестокость — мое кредо, помнишь?
Роман был сатанистом. Да здравствует Принц Тьмы, и все такое. Не все анархисты были еще и сатанистами, но многие сатанисты считали себя и анархистами.
Корки знал одну буддистку, которая при этом была анархисткой, очень противоречивую молодую женщину. Но огромное большинство анархистов, и Корки мог подтвердить это по собственному опыту, были атеистами.