Лифт в разведку. «Король нелегалов» Александр Коротков
Шрифт:
В первые месяцы войны по распоряжению Берии (согласованному со Сталиным) — в Москве, Куйбышеве (Самаре) и других городах были расстреляны несколько сот арестованных, но не осужденных, в том числе бывшие руководители ВВС генерал-лейтенант дважды Герой Советского Союза Яков Смушкевич и Павел Рычагов, замнаркома обороны генерал-полковник Александр Лактионов, Герой Советского Союза генерал-лейтенант Иван Проскурин, крупнейший конструктор артиллерийских систем Яков Таубин и другие. И это в самые тяжкие дни сорок первого года!
Арестована была даже группа ведущих игроков популярнейшей футбольной команды московского «Спартака», в том числе знаменитые братья Старостины. Говорят, что Лаврентий Берия, когда-то сам игравший в футбол,
Наконец, по предложению, внесенному в Политбюро ЦК ВКП(б) именно Берией, было совершено чудовищное международное преступление: расстрел в Катыни и иных местах около двадцати тысяч польских военнослужащих (на документе стоят визы Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна).
Всех этих обстоятельств Коротков тогда разумеется, не знал, да и знать не мог. Но кое-что видел собственными глазами: почти все кабинеты, занимаемые ранее руководителями иностранного, ныне 5-го отдела, пустовали. В служебных помещениях, рассчитанных на трех-четырех человек, сидел за рабочим столом в лучшем случае один, чаще всего совсем молодой сотрудник с неумело повязанным галстуком, что было немыслимо для разведчика, хоть раз побывавшего за рубежом.
Был арестован (и расстрелян уже в 1941 году) и. о. начальника разведки опытнейший Сергей Шигельглас. Берия отозвал из-за кордона и частью расстрелял, частью пересажал едва ли не всех легальных и нелегальных резидентов, многих оперативных работников. Оказались за решеткой сильнейшие профессионалы Яков Серебрянский, Петр Зубов, Иван Каминский и другие. (Их, и еще некоторых, Берия разрешит освободить и вернуть на службу, когда разразится война. Но лучший, возможно, разведчик-нелегал советской разведки Дмитрий Быстролетов, искалеченный следователями на допросах, будет по-прежнему пребывать на каторге еще долгие годы.)
Из ста примерно сотрудников бывшего ИНО осталось не более двадцати. Некоторые резидентуры были фактически ликвидированы, а в такой важной, как берлинская, сохранилось всего лишь два разведчика, один из которых, к тому же, был новичком.
Наряду с «ежовцами», действительно повинными во многих преступлениях, были репрессированы, а в лучшем случае, уволены и честные профессионалы. Это привело к утрате связей, часто безвозвратно, со многими ценными агентами. Меж тем заменить закордонных разведчиков, действующих как с легальных, так и с нелегальных позиций, куда труднее и сложнее, нежели сотрудников для внутренних органов государственной безопасности.
Правда, подоспело пополнение: натасканные на скорую руку выпускники Центральной школы НКВД и Школы особого назначения. Обучили их кое-как не по их вине — все руководители и почти все преподаватели, как штатные, так и приглашаемые профессионалы из центрального аппарата, были арестованы.
Как должен был вести себя Коротков, очутившись на Лубянке в такой период после нескольких лет пребывания за рубежом? Как можно естественнее и задавать поменьше вопросов. Самым естественным в глазах сослуживцев для сотрудника, вернувшегося из-за кордона, была забота об оставшемся там имуществе. В тогдашней Москве, как всегда переживавшей временные трудности с обеспечением населения предметами ширпотреба заграничные башмаки, тем более часы или радиоприемник рассматривались как ценность безусловная и были предметом зависти окружающих. Начальник 5-го отдела Владимир Деканозов никогда в жизни за границей не был, но как каждый человек, много лет просидевший в Грузии не только на чекистской, но и партийно-хозяйственной работе, заграничные вещи почитал и толк в них знал. Поэтому он с пониманием отнесся к рапорту вернувшегося только что из Европы своего сотрудника Короткова с просьбой помочь ему в возвращении из Франции оставленного там багажа.
Но вот прочитав этот рапорт, Деканозов пришел в полное недоумение.
Судите сами:
«Нач. 5-го отд. ГУГБ НКВД
т. Деканозову
Рапорт.
Прошу Вашего разрешения получить из Парижа тяжелой почтой оставленный мною там чемодан с учебниками и беллетристикой на иностранных языках.
Прошу также разрешить послать кому-либо из наших работников в Париже оставшиеся у меня мои личные деньги в фр. фр. [французских франках] на покупку учебников и словарей и пересылку их мне.
с-к 5-го отд. ГУГБ Коротков. 3.XII.38 г.»
Ну не чудак ли? В багаже — одни книги, даже личную валюту не истратил до конца, просит на них накупить ему еще словарей и учебников, словно мало ему тех, что в Париже остались. Действительно, чудак. Но странную просьбу уважили. Даже разрешили скидку за пересылку чемодана.
На своей первой встрече на Лубянке с новобранцами ИНО (так по старой памяти продолжали называть разведку) Берия разыграл фарс, который должен был стать серьезным предупреждением для сотрудников, у которых и так шла голова кругом после двух подряд кровавых «чисток».
О том, как проводилось приобщение новичков к разведке, рассказал спустя десятилетия генерал-лейтенант Виталий Павлов:
«К назначенному сроку в приемной собрались начальники отделений, почти все сплошь молодые люди. Естественно, они гадали, о чем будет говорить нарком.
Среди «необстреленной» молодежи, волею судьбы попавшей в верхи разведки, выделялась группа примерно из полутора десятка сотрудников более старшего возраста. Они вели себя сдержанно, не переговаривались, не крутили во все стороны головами…
Наконец нас пригласили в кабинет наркома. Это было большое, отделанное красным деревом помещение, вдоль стен которого стояли мягкие кожаные кресла. На возвышении располагался огромный письменный стол на резных ножках, покрытый синим сукном. Мы расселись в креслах…
Вдруг позади стола бесшумно открылась небольшая дверь, которую я принял было за дверцу стенного шкафа, и вышел человек в пенсне, знакомый нам по портретам. Это был Берия. Его сопровождал помощник с папкой в руках. Не поздоровавшись, нарком сразу приступил к делу. Взяв у помощника список, он стал называть по очереди фамилии сотрудников, которые сидели перед ним. Слова его раздавались в гробовой тишине громко и отчетливо, как щелчки бича:
— Зарубин!
Один из сидевших перед столом встал и принял стойку «смирно».
— Расскажи, — продолжал чеканить нарком, — как тебя завербовала немецкая разведка? Как ты предавал Родину?
Волнуясь, но тем не менее твердо и искренне один из самых опытных нелегалов дал ответ, смысл которого состоял в том, что он никого и ничего не предавал, а честно выполнял задания руководства. На это прозвучало угрожающе равнодушное:
— Садись! Разберемся в твоем деле.
Затем были названы фамилии Короткова, Журавлева [39] , Ахмерова и других старослужащих разведки, отозванных с зарубежных постов. Унизительный допрос продолжался в том же духе с незначительными вариациями. Мы услышали, что среди сидящих в кабинете были английские, американские, французские, немецкие, японские, итальянские, польские и еще, Бог знает, какие шпионы. Но все, подвергнувшиеся словесной пытке, следуя примеру Василия Михайловича Зарубина, держались стойко. Уверенно, с чувством глубокой внутренней правоты отвечал Александр Михайлович Коротков, под руководством которого я прослужил в дальнейшем несколько лет в нелегальном управлении. Спокойно, с большим достоинством вел себя Исхак Абдулович Ахмеров и другие наши старшие коллеги.
39
В НКВД несколько сотрудников носили эту распространенную фамилию. В данном случае речь идет о Павле Матвеевиче Журавлеве, который в конце сороковых — начале пятидесятых годов был одним из заместителей начальника внешней разведки.