Лига мартинариев
Шрифт:
— Больница обождет. В крайнем случае, у нас найдется, кому оказать первую помощь.
Пашка бесцеремонно распахнул дверцу и заглянул внутрь.
— Что?! — взревел он. — Фриволер? Я поклялся своим людям, что ни один фриволер не переступит порог этого дома.
— Это Кентис… А куртка — всего лишь маскарад… — начала было я.
— Заткнись! — заорал Пашка. — Такие, как ты, своей сопливой жалостью сгубили всё на свете.
— Слушай, Пашка…
— Господин Нартов! Изволь так меня называть! — оборвал меня братец. — Обыскать их, живо. И в каталажку. Всех троих.
Пальцы одного их охранников живо ощупали мои карманы,
— В чем дело? — спросил Нартов. — Что-нибудь нашел?
— Ничего.
— Вот и хорошо. Помни, что это моя сестра… А у этого типа что-нибудь есть?
— Две пушки забрал, — объявил тот с гордостью.
— Отлично. В каталажку. До утра.
Он бесцеремонно схватил Кентиса за руку и выволок бесчувственное тело на асфальт.
— Я так и знал, что он пойдет к фриволерам, мразь! — Павел с наслаждением пнул лежащего.
Верно, ударил бы и второй раз, если бы Орас не толкнул его в бок. Павел отлетел в сторону и едва удержался на ногах. Один из его жлобов саданул Ораса по шее, и Андрей рухнул на колени. После второго удара он растянулся на мостовой земле рядом с Кентисом. Охранник бил с наслаждением, его кулаки выбивали из спины глухой низкий звук, будто тело было создано, как барабан, для ударов.
— Палач! — заорала я.
— Помолчи, Ева, — приказал Нартов. — На твои вопли я давно не обращаю внимания. И послушайтесь моего совета. Не вздумайте со своим обожаемым Орасом защищать фриволеров. Я объявил им войну. И я их уничтожу. Рано или поздно. Но скорее даже рано. Потому что этого все хотят. Все. Ты понимаешь смысл этого слова?
— Но они же люди… — пробормотала я.
— Они преступники и извращенцы. И они сдохнут. Как сдохли мартинарии. Не я, моя дорогая Ева, надел на твоего обожаемого Кентиса белую куртку. Этот двор и эти дома, — он воистину царственным жестом обвел очерченный кирпичными стенами прямоугольник, — чистое место. Я вывел здесь заразу. И люди боготворят меня. Пока у меня только этот двор. Но шаг за шагом я расширю эту чистую зону. Через неделю у меня будет целый квартал. Квартал Павла Нартова. А к весне — весь город. Самые лучшие, самые чистые люди собрались вокруг меня. Чтобы бороться с нечистью. Когда эта мерзость кончится, им поставят памятник на Звездной.
Меня замутило. Каждое его слово было, как плевок в лицо.
— Только учти — тебя с Орасом я к себе в город жить не пущу. Вы украли у меня то, что мне причиталось по праву. Я должен был стать мэром. Но это местечко приглянулось нашему обожаемому кормильцу. Вы принялись строчить на меня доносы. По вашему наущению меня бросили в тюрьму. Я бы мог вас раздавить как слизняков, но я обожду.
Пока он произносил свой грандиозный монолог — как мне показалось, много раз до этого репетируемый про себя и теперь наконец-то прозвучавший перед долгожданной публикой — Орас поднялся, держась за бок. Я чувствовала, как ему больно, не в переносном, а в смысле самом прямом. Он бы мог хлестнуть своей энергопатией, как пощечиной, по лицу. Как проделал это с Карной и Желей. Но сдержался. Противников было слишком много. Одна его боль не могла со всеми ними сладить.
— Послушайте… господин Нартов… — проговорил Орас, и как он ни старался, в его обращении прозвучала некоторая доля презрения. — Если Кентиса не отправить в больницу, он умрет.
— Ну и пусть подыхает. Не жалко… Как и вас всех… Мои люди — святые. А вы — дрянь. Жаль, что вы этого никогда не поймете.
— Это убийство.
— Вы тоже убивали, господин Орас. Те двое, в Инвалидном приюте.
— Я защищал себя и других.
— Я делаю тоже самое. В наше время нет чистеньких. Все грязны. Только грязь бывает разного сорта. Ваша — воняет. А моя — лечит раны.
И он повернулся к нам спиной, давая понять, что разговор окончен.
7
Комнатка, в которую нас провели, была маленькой клеткой для человеческих особей. Вдоль стены тянулись два ряда нар, с рулонами скатанных матрацев. Единственное окно забрано решеткой, как и все окна в этом доме. Нас с Орасом бесцеремонно втолкнули внутрь. Потом швырнули на пол Кентиса. Лязгнула стальная дверь, закрываясь. Мы стали пленниками. И сомнительно, что могли в этой ситуации рассчитывать на милосердие.
Я раскатала один из матрацев, и мы с Андреем положили Кентиса на нижние нары. Он по-прежнему был без сознания. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Я стащила с него фриволерскую куртку и закинула на верхние нары. Воды у нас не было — я даже не могла смочить ему губы. Обыскав карманы своей куртки, я нашла несколько пакетиков с влажными косметическими салфетками, и разорвав их, отерла его лицо и шею. Возможно, это принесло ему некоторое облегчение — потому что он перестал стонать и метаться. Могло показаться даже, что он просто спит.
— Думаешь, это поможет? — с сомнением спросил Орас.
— У тебя есть план получше? — спросила я язвительно.
— У меня вообще нет никакого плана. Что-либо планировать можно, если хоть чуть-чуть понимаешь противника. Я же твоего сумасшедшего братца никогда не понимал. В прошлый раз он хотел тебя прикончить, а сегодня заботливо напоминает своим псам, что ты его сестра.
Я пожала плечами:
— Чего тут не понимать. Он где-то прочел, что братская любовь — это хорошо. И поэтому возненавидеть меня до конца никак не может. То и дело вспоминает, что он — мой старший брат, наставник и опекун… Ну и так далее. Но в прошлый раз я, к его досаде, оказалась ненужным свидетелем. Скрипнув зубами, он решил свидетеля убрать. Теперь я уже не опасна. Можно забыть о прошлом — у Пашки талант забывать ненужное — и вновь почувствовать себя положительным братом пропащей сестры. Он ведь без ума от своей положительности.
— Он — положительный? Да по всем статьям ему светило пожизненное заключение, а он вышел сухим из воды.
Орас злился — видимо, подозревая, что во мне не до конца умерла симпатия к сводному брату, и я, быть может, из чистого безумия, пытаюсь его защитить. Меня даже чуточку позабавила эта ревность — прежде я старалась полюбить Пашку изо всех сил, несмотря на все его выкрутасы. Но постепенно братец убедил меня в глупости подобной идеи.
Неожиданно в коридоре раздались шаги, дверь заскрежетала. Отворилась, в образовавшуюся щель пропустила человека в белом халате, и тут же захлопнулась. Если бы не белый халат, я бы приняла вошедшего за нового пленника. Но халат говорил о том, что явился наконец врач. То ли хозяин вспомнил о гуманности, то ли… Вглядевшись в лицо врача, я изумилась еще больше. Перед нами был Семилетов.