Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
Говорили-советовались и решили на одном: гнать императоров подарок сухопутьем. Пусть дольше будут отправляться, зато больше будет уверенности, что доставят.
И пошли со слоном через всю Фракию, Мезию и Дакию к месту между Дунаем и Дравой, где стоит великоханское стойбище. Забрали те путешествия ни много ни мало — всю остальное лето и хороший кусок полетья. Погонщики и надзиратели не скрывали усталости и облегченно вздохнули, когда убедились: все-таки доставили кагану заморскую диковинку. А дошло до передачи ее в руки аваров, каган сам вышел посмотреть. Вышел — и оторопел, а потом и поморщился брезгливо.
— Это такое большое чудо? Ведите его обратно. Если я, каган, не вижу в этом чудовище чего-то знатного, воины мои тоже не увидят.
— Зима не за горами! — пытались урезонить погонщики. — Куда денемся с этой тварью?
— Куда хотите, туда и ведите императорский подарок, он мне не нужен. Солиды пусть шлет, плату за пролитую на поле боя кровь.
А платы не было и не было.
«Милостивый государь крупнейшей в мире империи, — в который раз уже напоминал Баян. — Слышим и видим, на северных рубежах земли твоей громоздятся облака: склавины объединяют силу, и немалую. Очень похоже, вновь пойдут за Дунай с семьями, на поселение в землях твоих. Как прикажешь быть, что делать с такими? Встать против них стеной или открыть путь, пусть идут и селятся? Ходят между нами, как и между склавинами, пересуды, будто земли Фракии, как Иллирики, пустуют после многочисленных вторжений и полонений, будто твоя милость может не противоречить поселению, если оно будет мирным, без сечи и татьбы».
Ответ пришел вскоре и был категоричен: никаких поселений; всем, кто отправится за Дунай, путь заслонять и возвращать восвояси. Если же не будут повиноваться, брать на меч и копье.
«Вот как! — зло потешался Баян. — На меч и копье склавинов берите, платы же, как не было, так и нет».
И не замедлил с очередным посланием: «А как же с субсидией? Где наши сто тысяч?»
Внизу же, между прочим, дописал: «Народ византийский поговаривает, будто император спит не на обычном, из дерева, ложе, а на золотом. Не были бы вы ласковы, проявить щедрость свою и прислать кагану аваров хотя бы одно из таких лож?»
Видно было: у Маврикия едва хватает терпения слушать аварского посла, который с некоторых пор находится в Константинополе и достаточно надоел уже с посланиями своего предводителя. И все же с этим вместе у него хватает силы воли слушать, а выслушав, стерпеть: призвал подчиненных и велел им удовлетворить и эту каганову прихоть. Зато следующая императора вывела из равновесия.
— Каган ваш слишком много позволяет себе! — взорвался гневом и бросил послание Баяна со словами: — Никаких субсидий, тем более в сто тысяч солидов! Восьмидесяти не будет, если так!
Кто-кто, а Таргит догадывался, что возмутило Маврикия. В кагановом послании к нему говорилось о том, что повелитель аваров передумал и возвращает подаренное императором ложе. Во-первых, оно не такое уж красивое, хоть и золотое, а во-вторых, что скажут ему, кагану, турмы и предводители турм, когда узнают о таком подарке? Сомнений нет: скажут, каган променял своих родичей на золотое императорское ложе. Поэтому возвращает его и напоминает: империя должна платить, наконец то, что обещала, заключая договор. Если этого не произойдет, авары возьмут свое силой.
«Нелегко будет мне примирить теперь императора с предводителем родов наших, — думал Таргит, оставляя Августион. — А должен, на то послан сюда».
Всякий верующий надеется: вера его восторжествует. Надеялся и Таргит. Но напрасно. Не того хотел Баян. Только услышал из уст гонца, что сказал император ромейский на его требование — оплатить обещанное, повелел созвать турмы и крикнул вовсю ширь уязвленного сердца:
— Авары! Нас снова обманули! Слышали, снова!
— У-у-у! А-а-а! И! — гремели турмы, подняв над собой оружие и угрожая им. Только те, кто стояли ближе к кагану, и могли понять, кто обманул, в чем обманули их. Остальные и так догадывались или заранее знали, поэтому и сотрясали тысячеголосым криком не только ближние, но и дальние окрестности.
— Дети мои! — подливал масла в огонь Баян. — Авары мы или не авары? До каких пор будем ходить в веригах ромейских и будем надругательство терпеть? Один император нарушил данное нам слово, растоптал достоинство наше и нашу честь, сказал, что нам принадлежит лишь то, что принадлежит рабу за верную службу, и второй о том же говорит. До каких пор это будет? Когда и перед кем склоняли мы головы? Разве для того выбились в свое время из турецкого ярма, чтобы надеть себе ромейское? Довольно! Мы не рабы им, чтобы ждать добытое потом и кровью, как милостыню — с протянутой рукой. Не хотят платить обещанных субсидий, пойдем и возьмем их силой. Были вчера супостатами склавинам, сейчас будем друзьями и пойдем на ромеев общей силой. Пусть возмущаются тогда, когда пойдем, пусть увидят, каких солидов и какой крови это им обойдется. Это я вам говорю, ваш каган! Становитесь, плечом к плечу, преумножайте мужество на достойную настоящих воинов доблесть — и на ромеев. Наказание и смерть отступникам! Наказание и смерть!
Турмы не стали требовать у кагана несколько суток для приготовления — они у него всегда готовы. Меч и колчан на боку, копья и лук при седле, пища для коней в поле, а для себя — в чужом доме. Поэтому сразу и отправились в поход. Шли мимо предводителя и клялись: они не опозорят своего имени — славного имени аваров, повелит — Константинополь возьмут на меч и копье. А каган, знай, говорил и говорил им: «Пусть не забывают ромеи, ныне не то время, что прежде. Теперь авары не являются былинкой в поле. Имеют свою землю за Дунаем, имеют соседей-союзников. Я не просто вот так похвалялся привлечь к походу склавинов, как сказал, так и будет, а назреет необходимость привлечь франков — привлеку и франков. Слышали, храбрые авары? Какой бы не была Византия, а она рухнет, это когда-то будет»!
Для защиты стойбищ и людей аварских в Паннонских и гепидских стойбищах Баян оставил кендер-хакана и десять турм. Всех остальных повел на ромеев. В пути уже взял под руку тридцать тысяч и направил их сначала к переправе в Сирмию, а там ромейским берегом — на Сингидун. Апсиху же передал еще тридцать тысяч и повелел пройти паннонским берегом Дуная к Августе и Виминакии, выбрать недалеко от этих крепостей переправу и упасть на них неожиданно и негаданно. Паннонские славяне должны были собраться в это время и присоединиться к походу уже за Дунаем.
Земля стонала под копытами тысяч и тысяч, что шли на Сингидун, или у епарха того крупного города и крепости ромейской на Дунае были настороженны уши и он услышал стон земли заранее, — авары еще до Сингидуна не дошли, как заметили впереди небольшой ромейский разъезд во главе с центурионом и белым полотнищем на укороченном древке.
Каган сдержал жеребца, присмотрелся внимательнее.
«Знают уже, куда отправляюсь и почему отправляюсь. Оно и неудивительно: вон как давно бьем копытами землю за Дунаем. Ну, ну, что скажут епарховы ораторы?»