Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
Василиса не улыбнулась, однако нечто похожее на улыбку появилось на ее губах, заискрилось во взгляде.
— Ну, а обры?
— Обрам, чтобы идти на кутригуров, надо вторгаться в земли антов или утигуров.
— Ты забываешь, Божественный, что это нечестивый народ, варвары, ко всему же гуннское отродье. Они на все способны. Если уверен, что они успели забыть о щедро высыпанной перед их алчными глазами золото, сыпь еще или хотя побрякай им и увидишь, что из этого получится.
«А действительно, — склонялся к ее мысли Юстиниан. — Это варвары, они на все способны. Пусть Велисарий идет во фракийские провинции с когортами, а послы с солидами — до утигуров и обров. Или
«Стой! — вырвалось сомнение. — Где возьму столько солидов? На то, чтобы удерживать за собой отвоеванные у варваров западные провинции, нужны они, чтобы отстоять от склавинов, которые пришли и затоптали Иллирик, как грибы. Еще и этим, обрам и утигурам, должен готовить. Не многовато ли все хотят?»
Феодора не умолкает, знай, подыскивает резоны и убеждает ими императора, а император стоит, словно обшарпанное ветрами дерево, и не может решиться на то, что советуют. Разбрасывается же не чем-то, разбрасывается сокровищами, взысканными с тех, которые так попрекают его. Если пойдет на это, вынужден будет снова облагать налогами.
«А-а, — машет, наконец, рукой и велит звать кого-нибудь из посольства. — Имеют подданные налог на воздух, будут иметь еще и налог на воду, бьющую из земли империи, на дым, идущий из домов жителей. Не хотят или не могут сами встать на оборону своей земли, пусть дают солиды».
VII
Самолюбие молодого хана на Кутригурах могло быть, и удовлетворено уже. Как же, все-таки взял верх над кметями. Одно, отстоял для себя и жены своей отдых — все передзимье и всю зиму был с Каломелью, а во-вторых, он так вознес себя в глазах кметей. Тогда еще, как вернулся из Тиверии, собрал их и сказал: «Нам и разрешено, и не разрешено идти землей Тиверской. Думайте, как пройдем. Даю вам на это передзимье и зиму, ибо только по зиме пойдем». Не знает, думали кметы или нет, одно знает: не мог примкнуть к тому, что придумали. Когда собрал их перед походом и стал спрашивать, всякое говорили и на все указывали, не указали лишь достойного пути.
— А если мы сделаем, — вынес на их усмотрение свою думу-решение. — Не тогда пойдем за Дунай, как спадет и согреется в нем вода, а тогда, как снег уже станет, чуть ли, не до колена, а лед на Дунае будет еще крепким — такой, что выдержит и воя, и его жеребца.
Мгновение помолчали все, потом заговорили наперебой, наконец стали вскакивать и произносить своему правителю здравицы.
— Слава мудрому хану!
— Слава и хвала! Слава и хвала!
— С таким — хоть на край света!
Не кривя душой: рад слышать такие здравицы. А еще больше радовался потом, когда замысел его оказался не просто удачным — удивительно угодным для всех и счастливым.
И Днестр перешли по льду, никем не были замечены, и Приднестровье и Придунавье одолели, избежали того, чего больше всего боялись — занесенного снегом беспутья, и на Дунае вышли в том месте, где не было ни тиверских сторожевых башен, ни ромейских крепостей. Зато река лежала скованная еще льдом — от берега до берега по-весеннему поблескивал лед под косыми и холодными лучами солнца.
Переправились через нее по одному и днем. Переправлялись и страдали, конечно: а вдруг под кем-нибудь из воинов, который шел рядом с жеребцом, и под жеребцом окажется промоина? Зато когда вышли на противоположный берег, и обогрелись у костра, и насытились едой, и собрались сотнями, радости всех не было предела.
— Слава хану Завергану! — кричали тысячеголосо и не обращали внимания на то, что кто-то где-то услышит их, десять тысяч, и все мечники, под каждым горячий степной конь. Пусть попробуют
Хан не имел здесь заранее посланных видаков, как имел их повсеместно ромейский император, поэтому и не надеялся узнать, что сделает Юстиниан, услышав о вторжении. Пусть что хочет, то и делает, разговаривать все равно придется лишь тогда, как кутригуры устроят здесь переполох, к которому вынужден, будет, прислушиваться не только император, но и те, которые будут осуществлять его волю. А так, другой пути к переговорам с ромеями нет и быть не может, их только силой и можно заставить разговаривать с варварами.
Должен признаться себе, и сейчас не знаю, чего добиваться от ромеев: вот так облюбую, гуляя по Мезии, землю и скажу императору: «Уступи ее мне», а он поймет, что можно взять острым мечом, и вернет всадников за Дунай? Кметы все еще тешат себя надеждой, что сядут здесь, у ромеев, с родами на вечные времена, а ему, признаться, не верится, что будет именно так. Пусть и про себя, все же склонен думать другое: с добытой в этих землях добычей и на Онгуле неплохо будет. А добыча, по всей видимости, будет хорошая. Ромеи менее всего ожидали нападения и еще в такое время — раннего передлетье. Покоятся, ведь, в натопленных домах и не подозревают, что кто-то откуда-то может вторгнуться. Представляю, как перепугаются узнав. Или бросят все, чем владеют, и убегут, куда глаза глядят, или будут откупаться товаром, солидами и будут таиться за стенами возведенном императором крепости. От тех, что прячутся за стенами, всего, конечно, можно ожидать. Если сила будет на стороне кутригуров, будут таиться, уповая на милость победителей, если не будет ее, выйдут из засад и ударят в спину. Так, наверное. Тем не менее, другого выхода нет. Идем ведь в эту землю с дальновидным умыслом — сесть на нее. Те, которые остаются в крепостях, могут быть потом соседями, а соседей всем разрешено дразнить, только не кровью. Крови пихты не прощают.
Тысячи недолго шли скифским трактом. Нагулявшись по окрестностям и не встретив сопротивления со стороны ромеев, разбились на сотни и отправились шуметь далее — в широкие и бесконечные, как там, на Онгуле, степи. Не останавливал: пусть идут. Говорил уже: ромеи не ожидали вторжения. Пока узнают о том, пока соберутся и выйдут, не одна неделя пройдет. Так пусть гуляют кутригуры, пока гуляется, пусть берут все, что можно взять у тех, что бежали или прячутся по оврагам. Гляди, наберутся и удовлетворятся этим.
Он говорил сотням, как и тысячам: «Вперед, только вперед!» Да они и без слов понимали: хан мыслит именно так. Единственно, чем поинтересовались, когда отходить: где встретятся с ханом?
— На тракте, что ведет к Маркианополю или под самым Маркианополем.
Они были послушны: ждали его и тех, что с ним, там, где велел ждать. И раз так, и второй, и третий. Оставят при обозе нахапанный по окрестностям скот — и снова исчезают на несколько дней, оставят — и исчезают. Пока не пересекли им путь и не сказали: достаточно.
Хан не лез на рожон. Остановился и стал осматриваться. А тем временем, гнал по дорогам гонцов и собирал рассеянные тысячи.
К счастью, и ромеи не рвались к сече. Заслонили пути, что вели в горы, и ждали чего-то.
«Не иначе, как на помощь надеются. Так, может, воспользоваться этим и повести переговоры о поселении?»
Подумал и снарядил нарочитых мужей.
— Хочу говорить с правителем, — сказал через них.
— О чем?
— Пусть выходит на полет стрелы перед своими воинами, там услышит.