Лихие лета Ойкумены

Мищенко Дмитрий Алексеевич

Не сразу ответили, думали. А может, и совещались.

— С татями один разговор, — сказали, наконец, — меч и копья.

— Кто правитель легиона?

В ответ — молчание.

И понял Заверган: это недобрый знак. А поняв, охолонул сердцем. Нет, не впервые выходит он на битву, однако не так часто, чтобы чувствовать себя непоколебимо твердым. А, кроме того, раньше выходил, будучи, сотенным, теперь правитель всей рати. Кто, кроме него, позаботится, чтобы узнать, что замышляет супостат, куда и какие силы бросит? Кто должен пораскинуть мозгами и опередить его, супостата, встретить там, где ударит, и ударить там, где

не ждет? Хан и только хан. А если так, где здесь покой и какая речь может идти о покое? Наступает решающий момент, должен быть готов к нему, если хочешь стать достойным славы, что так щедро воздавали ему недавно родичи, и победителем в битвах.

Прежде, о чем позаботился с теми тысячами, которые были при нем, чтобы ромеи не обошли их и не ударили в спину. Это весомая гарантия безопасности, над всеми заповедями — заповедь. А все же он твердости духа в себе не чувствовал: кричал на воинов, возвратившихся, не разыскав одного из кметов, кричал и на кметов, которые появлялись перед ним не тогда, когда хотел бы видеть.

— Вы для чего шли сюда? — спросил, забывая, что сам разрешил в свое время промышлять по окрестностям и подбирать все, что, так или без присмотра лежит там. — Думаете, ромеи до самого Константинополя убегут, услышав ваше имя? Становитесь там, — показывал, — и делайте все, что положено делать воинам, когда доходит до сечи.

Из десяти тысяч всадников, которые шли с ним через Дунай, при Завергане было меньше половины. И это не могло не смущать правителя кутригуров.

— Болваны! Байберечники! — сетовал на тех, что все еще носились неизвестно где. — Да, как громко кричали на советах: «Народ томится в нужде! Не ради себя, ради народа кутригурского должны идти и добывать землю, которая стала бы кормилицей не на лето — на века». А пришли на такую землю — и забыли о людях, женский байберек затуманил мозги!

Единственно, что радовало, — его все же почитали в рати. И поникли, когда кричал, и в помощь старались встать, когда видели в ней потребность. Хан это понимал, и как правитель и как не опытный и неуверенный в себе.

Видели, ромеи тоже собирают силу и ставят ее так, чтобы при нападении было кому защищать, в наступлении напирать не только главными силами, но и теми, что на крыльях, когортами. Поэтому и не могли чувствовать себя спокойными, а беспокойство гнало ближе к ромейскому лагерю, заставляло приглядываться, что делается в лагере. В тех наблюдениях кто-то наткнулся на соблазнительную щель в рядах супостата и подумав, встал перед ханом: умышленно оставили ее императорские стратеги, как искушение, или все-таки не видят, какое она искушение?

Заверган присматривался к ней с высоты или с жеребца, сходил в долину — и снова смотрел.

— Позовите сюда кавхана, — приказал тем, что были ближе.

Сам толком не понимал, почему зовет именно Коврата. Однако когда он подъехал и встал перед ханом, не мог не порадовать себя уверенностью: только Коврат и способен осуществить то, что задумал, если это вообще можно осуществить.

— Видишь ту густо поросшую деревом лощину?

— Вижу.

— Ромеи, по всей видимости, не оседлали ее. Присмотрись за день и узнай, так ли это, или другую щель можно найди в их лагере. Ночью должен проникнуть той щелью, затаиться за спиной когорт и выведать, что происходит в лагере, какую силу имеют стратеги, поступает ли им помощь, куда идут те, которые поступают.

Когда это узнаешь, узнаешь и все остальное: где ждать ромейского нападения, куда ударить, когда решимся ударить первыми.

Коврат сразу, как показалось хану, не колеблясь, согласился исполнить волю правителя. И его покладистость изрядно позабавила Завергана. Радовался каждой сотне, что отыскивалась все-таки и прибывала или обещала прибыть вслед за гонцом, и все смотрел и повелел, чтобы следили и другие. «И ромеи, — говорил, — умело владеют мечом, и еще ловчее коварством. Берегитесь его».

Кметы не теряли времени, укрепляли лагерь, ставили, где нужно было, стражу. Однако не прибегали к хану и не советовались с ханом. Все, что делали, делали на собственное усмотрение.

«Не беда, — утешал себя хан, отходя ко сну, — лишь бы делалось так, как надо».

Он поздно заснул, поэтому не был уверен, что спал. Казалось, только забылся, тут же разбудили.

— Хан — сказали таинственно, — Кметь Коврат желает видеть тебя.

Вскочил быстро, и, казалось, смахнул с себя остатки дремоты.

Была еще ночь, и то, что Коврат решился будить среди ночи, говорило все: он недаром ходил к ромеям. И все рассказанное превзошло всякие ожидания.

— Хан, — сказал он негромко, но возвышенно и твердо, — есть возможность завладеть ромейским лагерем и без излишней крови.

— Так малочисленно воинов?

— Нет. Числом их немало. Может, не столько, сколько нас, однако немало. Другое присмотрел я, будучи у ромеев: знаю, где предводитель лагеря, как подойти к ним и ударить внезапно. А возьмем предводителя, возьмем и весь лагерь.

Он был не так уж и красноречив, этот Коврат, зато смелости и решительности ему действительно было не занимать. Не просто знакомил своего правителя с тем, что вынес из разведки, уверял, уверял горячо: надо делать так и только так. А еще умел убеждать. Хан шел по следам его и видел тропку, которая выведет к палаткам, в которых покоятся ромейские предводители, видел, как отдаленны они от когорт, которые противостоят им, кутригурам, понимал, что это будет значить, когда кутригуры снимутся ночью и пойдут на ромеев, а от ромейских предводителей ни звука, ни отклика. Это может быть победой, и немалой.

— Ты уверен, что там, где прошло несколько вас, пройдут и десятки, даже сотня?

— Пройдет, хан, правда, только пешком. Задумался Заверган и все же ненадолго.

— А что будет, если кто-то оповестит ромейские когорты: предводители в беде, и те бросят против вас сотню всадников, а то и две? Успеете исчезнуть в оврагах и скрыться вместе с пленными предводителями, пока подойдут наши?

— А мы не будем прятаться. Мы ударим ромеям в спину и пойдем навстречу тем из наших, кто вломится в ромейский лагерь.

Хан не скрывал радости от того, что слышал из уст своего видока.

— Дело говоришь, Коврат. Ей-богу, дело! Вот только хватит ли на это сотни?

— Так возьмем больше, хотя бы три. Где пройдет сотня, там пройдут и все остальные.

И то, правда. Ночь вон, какая затяжная, такой ночью много можно успеть. Остается в одном определиться: кто поведет эти сотни? Поход достоин твердой руки хана, а хан и здесь нужен. Когда дойдет до ночного вторжения в ромейский лагерь, к удару, который должен сломать ромеев, хан должен быть здесь. Поэтому вести сотни за спину ромеям, кроме Коврата, некому.