Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
— Пусть простит василевс за недостойную моего сана настойчивость, ибо есть еще одно дело, которое без него никто не решит.
— Говори.
— Есть ли необходимость держать в Скифии аваров, когда с антами идет к видимому миру? Еще покойный император намеревался поселить их во Второй Пеонии.
— Они — нежеланные епарху соседи?
— Думаю, не только мне, империи тоже. Они не ограничиваются только тем, что им ежегодно шлют дань в восемьдесят тысяч солидов, берут гвалтом живность у куриалов, поселян, клянчат ее у епархов, придунайских крепостей. Племя это не привыкло растить хлеб, оно склонно брать его у других. Пока берет у нашего народа — полбеды, а пойдет брать у соседей, не в одну битву втянут империю. Разве не следовало, бросить аваров против наших супостатов, хотя бы и против склавинов? Пусть удовлетворяют там свою жадность и кормятся с того, с чего привыкли кормиться.
На этот раз император не сомневался, какого берега держаться ему, видно, успел рассмотреть и выбрать.
— Правильная мысль. Когда будет идти речь о месте авар в северных землях империи, я учту на совете епарха.
Виталиан поклонился благодарно и вышел из лучезарных палат василевса.
IX
Баян подданным своим не всегда верил, то же, что говорили в глаза или за глаза чужие, и вовсе брал под сомнение. К этому привыкли уже и заранее звали на помощь Небо, чтобы помогло им убедить повелителя. Апсиху не пришлось прилагать усилий ума и сердца, уведомляя Ясноликого с тем, что сказал епарх. Предводитель племени — пусть будут долгими лета его — разволновался, услышав привезенные из Томы вести, и сразу же, не мешкая, обратился к стоявшим у входа в палатку.
— Бега Кандиха ко мне.
Спешность не замедлила передаться всем, кто выполнял волю кагана, а из-за тех всех — и бегу Кандиху. Сухой и согнутый в дугу (знающие его давно, присягнуть могут: вот так и ходит не разгибаясь) Кандих прошел к палатке и, юркнув сквозь покрывало, застыл перед своим повелителем. Начал было произносить здравицу, не спуская с Баяна и пристального, и смущенного, и по-собачьему верного взгляда, но Баян оборвал его на слове:
— Умер византийский император, Кандих. Пришло время пойти и сказать новому василевсу: авары, обещая защищать рубежи империи, уверены были, что им щедро будут платить за пролитую на поле боя кровь; крови пролито достаточно, а щедрот не видим. Турмы и народ аварский изнемогают в бедности. Если империя и дальше хочет иметь аваров в своих друзьях и верных охранников земли, пусть платит каждое лето не восемьдесят, а сто тысяч золотых солидов. Иначе будем вынуждены брать себе живность силой.
Кандих не принадлежал к тем, кому сказанное надо повторять дважды. Он знал, как не просто будет выторговать у ромеев лишние двадцать тысяч солидов, знал и то, что этого хочет, и требует каган. А кто из аваров не знает: то, что велит сделать тебе отец рода твоего, предстоит сделать вдвое лучше, быстрее и ловчее, чем он того хочет, то, что повелевает в походе тархан, умри, а исполни его волю в пять раз лучше и надежнее, чем от тебя хотели, а когда повелел тебе каган, за то, прежде всего, следует благодарить и благодарить Небо, что удостоило его повеления, а потом из собственной кожи вылезть, а исполнить волю повелителя в десять раз лучше и вернее, чем он себе мыслил. Поэтому Кандих, сколько находился в окружении достойного кагановых надежд посольства, столько и искал, как ему поступить с новым василевсом Византии, чтобы добиться того, чего хочет повелитель. Думал о вежливости с высокотитулованной особой его, испытанного на посольских переговорах посла, и достойного своего рода и племени асийца, которого учить не надо, так как он давно и надежно обучен, и предвидеть увертки, что сбили бы с толку мудрого, не помешает. Новый император, хотя и мало осведомлен в переговорах, все же ромей. Да и у императора всегда найдутся такие, что их надо остерегаться и остерегаться.
Он и боялся. Ходил, вежливо напоминал о себе тем, от кого зависела встреча с василевсом, и прислушивался к разговорам, что шли под медными воротами Августиона, выпрашивал у придворных свидания и приглядывался, вручал им подарки и снова приглядывался и мотал на ус то, что обещали, силился уловить разницу между сказанным и тем, что думали, когда говорили. А настал день, когда позвали и велели идти к императору, все-таки ошибся. Сам не знает, какая злая сила потянула его за язык, однако разговор с василевсом начал с похвальбы: авары — наисильнейшие среди всех племен Ойкумены, они давно и надежно заслужили себе славу непреодолимых: могут выйти на бой хоть с кем; император Юстин Второй, вероятно, знает об этом, как и предшественник его, помнит: северные рубежи империи подперты силой, на которую можно положиться.
Говорил и не сводил с Юстина Второго глаз, а следовательно не замедлил заметить: василевсу не понравились его речи. Сначала только посмотрел подозрительно, потом и вовсе начал принимать недружелюбный вид. Пришлось мгновенно перестраиваться и менять тон, и саму речь: покойный император, мол, не ошибся, привлекая их на свою сторону. Когда-то враждебные империи племена — утигуры, кутригуры и анты — разгромлены обрами, и перестали быть силой, которая может ей угрожать. Одно беспокоит кагана: крови во славу Византии столько пролито, очень возможно, что вскоре снова придется лить ее, а вознаграждение за это мизерное. Роды аварские, а с ними и турмы изнемогают от недостатка яств, кагану едва посильно сдерживать их от попыток ходить и брать эти яства силой, и не только у соседей, но и у самих ромеев. Поэтому он прибегает через него, посла своего, к императору с челобитной: пусть император учтет недостаток яств и увеличит аварам дань за усердную службу на рубежах до ста тысяч солидов.
— А кто вам сказал, что ваша служба нужна империи? — заговорил, наконец, император и тем положил конец даже пространной речи обрина.
— Как? — Кандих поднял вверх голову и тем неестественно выпятил на шее кадык. — Мы заключали договор, покойный император платил нам каждое лето восемьдесят тысяч золотых солидов…
— Тогда платил, когда была в этом потребность. Сейчас такой необходимости нет. Авары должны быть благодарны империи за то, что позволили им поселиться на своей земле и иметь вожделенную для каждого, кто привык жить трудом, а не разбоем, наслаждаться покоем. Земля у вас есть, и земля богата. Трудитесь в поте лица своего на земле и будете иметь яства. Когда империя сочтет нужным вознаградить аваров за ратные или какие-то другие подвиги, пусть не считают это вознаграждение податью. Это будет всего лишь благодарность, — та, которую имеет всякий раб за верную службу своему властелину.
Изогнутая дугой спина Кандиха ощутимо дрогнула и стала похожей на нацеленное для прыжка тело удава. Но, однако, прыгать не станет. Видно было, Кандих всего лишь ошарашен тем, что услышал из уст императора, и никак не придет в себя. Молчание становилось невыносимым, и только потом, как Юстин Второй колебаться стал, чтобы не дать логофету знак: аудиенция завершена, аварский посол может идти, — опомнился и успел высказать слово-ответ:
— Император! Ты дал мне и моему племени достойный урок. Но не спеши говорить: хватит. Слово это говорит тот, кто говорит последним. Учти седины мои и послушай разумный совет: не делай из аваров-друзей аваров-супостатов. Горе будет тебе и твоему роду, если поступишь так.
Юстин боролся с собой, но все же гнев бил из него фонтаном, еле сдерживая себя.
— Ты угрожаешь, старче?
— Нет, всего лишь говорю то, что есть, и то, что может быть. Авары действительно мощное племя. Наибольшее, чего не любят они, это пренебрежение. Но то, что я слышал здесь удваивает, а то и утраивает его силу. Поэтому и говорю: отмени свое слово, пока не поздно.
Казалось, не сводил с доброликого, в праздничном одеянии императора глаз, однако не заметил, когда ресницами дал знак. Тогда только удостоверился в этом, когда люди логофета встали перед ним стеной и тем напомнили: пора и честь знать.
Опять был долгий и утомительный путь. Однако Кандих менее всего обращал внимания теперь на это. Страшился и изнемогал в силе от другого: что сделает каган, когда услышит о последствиях переговоров? Схватит кинжал и запустит его в сердце, как одному запустил уже, когда посмел придти и встать перед ним с дурными вестями? Чего-то другого от этого лютого в гневе мужа — пусть будет милостиво Небо к нему — ожидать нечего. Это — несомненно, это — наверняка. А что поделать, если так? Покорно идти и ставить себя под удар? Где же его, Кандиха, разум? Где же приобретенные в посольских делах хитрости, лукавство? Постой, постой. А почему бы действительно не слукавить? Или Баян был там, на аудиенции, или знает, что говорил Юстин Второй, а что — Кандих? Да и других аваров не было. Почему действительно не слукавить и не направить гнев своего повелителя на Юстина? Может узнать позже? Кто и как? Аж дух захватило. Или не важно, как будет потом. Важно сейчас отвести от себя гнев. Да так, важно сейчас!