Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
Была, как и до того, доброй и ласковой со всеми, однако проявила неожиданно для всех склонность быть властной. Побывав в селениях и выяснив там, как бедствуют жены мужей, павших на поле боя, повелела узнать в Черне и в окрестностях стольного Черна, сколько является их таких, затем позвала главных в княжеской рати мужей и спросила: гоже ли то, чтобы вдовы погибших тянулись вон из кожи на ролейной ниве, а мужи отлеживались тем временем в тени деревьев и уповали на то, что отработали свое на поле ратном? Может, следовало бы пойти в это жаркое время и встать в помощь тем, кто вон как нуждается в ней?
Кто будет противоречить, когда говорит такая, как их, княгиня и говорит дело? Согласились предводители сотен, откликнулись на их клич мужи, не говоря уже об отроках, и пошли сбавлять на общинных полях нагулянный на досуге жир. Жали, и составляли в копны, и лакомились яствами, которые готовили и подавали на стол вдовы. И неделю, и вторую, и третью так.
— Вы тоже идите, дочери, — сказала Злате и Милане тогда еще, как узнала: на княжеские уделы вблизи Соколиной Вежи также посланы жнецы, — Пусть челядь готовит яства и питье, угощать же мужей должны вы. Так велит обычай родов наших: самые вкусные яства не кажутся вкусными, если будут брать их не из рук хозяйки-огнищанки.
Дочери не противоречили… И откликнулись на ее слова охотно, и уехали. Поэтому и удовлетворилась мать послушанием, и успокоилась твердо. Однако ненадолго. Не сразу, погодя где-то, но не выдержала, наведалась и к Злате, и к Милане. Бросила взгляд на то, что делалось на полях, как дела у дочерей, и улыбнулась сама себе.
— Мне, вижу, нет необходимости вмешиваться, — сказала при всех. — Юные хозяйки без меня навели здесь порядок. Может, это только сейчас, при мне? — обратилась к тому из людей, который был недалеко от Миланы и поглядывал томно умилено на Милану.
— Что вы, матушка княгиня, — вступился за княжну. — Тут и до вас так было, и после вас, надеемся, будет не хуже.
— Помогай бог.
Сказала и уехала в обратный путь, ждать из ромеев князя. Уверена была: все идет, как надо, князь будет доволен ею.
И не ошиблась. Он не только был удовлетворен, рад был изрядно тем, что увидел на полях, особенно тех, что ближе к Черну. И жене своей не поскупился воздать должное, когда услышал из уст мужей: это ее замысел — помочь вдовам, а тем и общинам, которые больше всего потеряли на поле боя и потому имеют трудности непомерно большие. Но еще большее удивление, а вслед за тем и радость посетили князя, когда наступила молотьба, а после молотьбы зачастили в его терем мужи с недавними вдовами и говорили, переступая порог:
— Просим князя и княгиню к нам на свадьбу.
— Взяли слюб?
— Да. Весьма рады этим и хотели бы разделить эту радость с князем и его добродетельной и многоумной княгиней.
Радовался за всех, а больше всего за свою княгиню.
— Всякой уже знал тебя, мое золотце, а такой и не надеялся знать.
— Какой?
— Слышала же, говорили влюбленные: многоумной.
— А кто так прозрачно и щедро воздавал мне когда-то хвалу: «Ты не только красотой богоподобна, ты мудростью достойна быть среди богов»?
— Не забыла? Увы, когда то было!
Прикрыл устало глаза, вспоминал, далекое, а вспоминая, старался представить себе, Миловиду в том далеком и смутном уже времени.
— Что дал бы я теперь, — сказал, возвращаясь из своих сладких воспоминаний. — Да, что дал бы тому, кто смог бы вернуть нам хоть малость потерянных в хлопотах и на поле боя лет!
— Все-таки жалеешь о них? Или мало были вместе, или то все уже, что было?
Посмотрел на нее, раздумывая, и уже потом решился:
— Плохо я чувствую себя, жена моя милая. Боюсь, недалеко уже то время, когда придется самому себе признаться: это уже все.
Подивилась, не зная как, окаменела телом, слова не могла сказать.
— Не говори так, Волот! — поняла, наконец. — Утешение мое, счастье мое, не надо так думать. Ты устал только, это тебе показалось. Или муж, который одолел вон какое расстояние к ромеям и от ромеев, может брать себе такое в голову, должен так отчаиваться?
Она была очень перепугана, полностью покрыта тревожной тучей, и Волот поспешил разбить эту тревогу, стал отступать от своего, соглашаться с ее суждением. Путь, действительно, вон какой был, она, Миловида, пожалуй, права: это лишь устал от пути и надломил силу. Отдохнет — все станет, как было, ему еще жить и жить.
— Знаешь, что задумал я, возвращаясь из ромеев, — похвастался, заметив, что жена успокаивается уже и просыхают в глазах слезы. — Переложу, ни переложу, вскоре некоторые княжеские обязанности на сыновей старших — Радима и Добролика. Пусть учатся при мне и привыкают княжить. Взрослые, ибо есть и возмужавшие уже. А я тем временем отдохну, и буду иметь возможность побыть с тобой, и с наименьшими нашими.
— Мудро задумал, муж мой. Сделай так, пусть действительно возьмут немного на себя и привыкают княжить. Я тоже, — вспомнила что-то и посветлела лицом… — Я тоже приготовила для тебя новость утешительную.
— Да? Какую же?
— Милана и Злата наши не сегодня, то завтра придут и скажут нам, что говорили здесь влюбленные: просим разрешения на свадьбу.
Смотрел на нее безмолвно и не верил.
— Нет, это правда? Все-таки нашла для них мужей?
— Не я, сами нашли, когда были в поле.
— Кто они?
— О том спроси у Златы и Миланы. Не все я и я, пусть и они что-то скажут.
— Свет мой, — говорил и не сводил с Миловиды растроганного взгляда. — Когда это произойдет… Слышишь, жена моя, когда это произойдет, я, пожалуй, и правда помолодею лет на десять. Хотя бы для того, чтобы воздать тебе за все это должным образом и достойно.
XVII
Дядька у Светозара — муж твердого нрава. Когда наступает время обучения, никому не уступит, сыромятной плеткой накажет, а все-таки добьется своего. Однако Светозару он потакает. И не потому, собственно, не только потому, что это княжеский сын. Слишком уж явно выделяется отрок из всех других — и тех, что ходят под его дядькиной, рукой, и тех, что когда-то ходили. Всего лишь шестнадцать лет за плечами, а степенностью и трезвостью мышления старше себя, даже зрелых перемудрит. Неужели это потому, что до ратной науки имеет материнскую, чужеземным письменам научился и склонен теперь не так к муштре, как к книге, которую постоянно имеет с собой, да к сопели еще. Так играет чернобожий сын, и камень не останется равнодушным, заслушается. Впрочем, к чему здесь письмена? Другие княжеские дети тоже учили их, а забросили, видишь, книгу, за меч держатся, а пуще всего коня. Радим еще так себе, Добролик же лучше, как девушку, ласкает своего жеребца: и чистит, и купает, и гриву расчесывает каждый раз. Когда выпадает гнать его полем, как буря прет, такой, что не остановился бы, если бы не было повеления остановиться там и там. Огонь, а не отрок. А этот тихий и рассудительный.