Лиходолье
Шрифт:
А сегодня между нами лежала степь, заполненная тьмой, как кубок – дорогим красным вином, которое вот-вот да и польется через край, запятнав и пальцы, держащие кубок за вычурную золотую ножку, и белоснежную скатерть. Искра канул в эту степь, как в чернющий, затянутый бурой тиной омут, и сейчас сквозь крики перепуганных людей, сквозь команды, отдаваемые спокойным, чуть звенящим от напряжения голосом старшего охранителя, до меня доносился лишь неравномерный свист, к которому добавился неприятный скрежет металла по металлу.
Резкий взмах посохом – и пламя послушно пригибается к земле, впитывается в раскаленные докрасна уголья, на которые я и ступаю, не
Я не чувствую собственного тела, я – это золотая огненная птица, поднявшаяся из пепла и плещущая острыми звенящими крыльями над головой. Мгла стекает с раскаленных перьев, недовольно шипит, как разогретый докрасна железный брус, брошенный в холодную воду, но все-таки отступает, вначале на полшага, потом на шаг, отпуская то, что по праву принадлежит мне.
«Искра, вернись!»
Степь безмолвствовала, но свист начал удаляться. Потихоньку, по спирали, так же, как и приближался, пока совсем не пропал. Утром мы еще наверняка будем гадать, что за жнец проходил совсем рядом, а пока…
Руки-крылья тянутся в темноту, золотая нить трепещет на ветру. От огненного колеса зажглись длинные кисточки ковыля, и где-то на этой дорожке, совсем рядом, всего в двух шагах от «воротец» между телегами, проступил силуэт до боли знакомой фигуры, сверкающей всеми цветами алого с мазками золота на груди.
– Вот дурочка! – Сильные руки выхватили меня из столба обжигающего жара, прижали к остро пахнущей потом и мокрым железом груди. Искра не устоял на ногах, покачнулся, падая на колени и едва не роняя меня обратно в костер, который заполыхал с удвоенной силой, стоило мне только сойти с угольев. – Другого места для своих плясок найти не догадалась?
– Не догадалась. – Я по-глупому улыбнулась, привычно проведя ладонью по колючей щеке харлекина, и тихонько ахнула, когда пальцы задели корочку уже подсыхающей крови.
– Ерунда. – Оборотень устало улыбнулся, неловко сел на землю, по-прежнему не выпуская меня из рук. – Царапина. Задел меня малость наш свистун. Мимоходом. Не беспокойся, шкура у меня крепкая, но вот кусочек уха, кажется, он мне все-таки смахнул. Ты-то как, дурная голова? Ноги не сожгла?
Чуткие пальцы скользнули по моим пяткам, легонько пощекотали гладкую кожу, вымазанную в черной саже. Удивительно – во время танца я ощущала жар только как теплый ветер, поднимающийся от земли и щекочущий прядки на висках, а под ступнями чувствовала только колкие сминающиеся комочки, будто плясала не на угольях, а по иссушенной жаром сухой придорожной глине.
– Утром промоем как следует и посмотрим, – вздохнула я, на ощупь отыскивая в слипшейся от крови мешанине рыжих волос поврежденное ухо. И в самом деле – верхний кончик надрезан так глубоко, что едва держится, но к утру наверняка успеет прирасти обратно.
– Думаешь, нам дадут тут остаться до утра? – нехорошо усмехнулся Искра, аккуратно спуская меня на землю и нашаривая брошенный в траву меч. Я подняла голову – люди сгрудились на почтительном расстоянии от нас, а охранители, еще днем перебрасывавшиеся грубоватыми шутками с харлекином, подняли оружие, глядя на Искру с подозрением, от которого и до скорого суда рукой было подать. – А я ведь предупреждал, что у местных весьма своеобразное понятие о благодарности.
– Помолчал бы, – коротко отозвался старший охранитель. – Чем докажешь, что человеком вернулся?
Рыжий лишь едко ухмыльнулся, медленно поднимаясь во весь свой немалый рост. Да уж, непросто доказать свою человечность тем, кто перепуган до тщательно скрываемой дрожи в коленках, к тому же железному оборотню, который и человеком-то никогда не был.
– А ты, уважаемый, чем докажешь, что человеком остался? Когда моя бесценная «зрячая» проснулась, почуяв беду, все часовые спали. Это она подняла тревогу, разбудила и меня, и вас. А ты ведь утверждал, что не ляжешь спать до самого рассвета, да и другим часовым уснуть не дашь. И получается, что ты оставил лагерь без защиты. Может, это ты в сумерках вернулся не совсем человеком, а? И дружков своих привел, чтобы с наступлением темноты нас всех перерезали, как куриц на насесте?
– Да как ты… – Возмущение, чуть-чуть окрашенное непонятным, непрошеным стыдом, проступило из-под тщательно удерживаемой маски спокойствия.
– Потому, что не единожды видел собственными глазами, – Искра потянул за прочный кожаный шнурок, вытаскивая из-за пазухи бронзовый знак Ордена Змееловов, – как люди уходили в дозор, а возвращались уже измененными, совсем не такими, какими должны были бы вернуться. Потому со мной и ходит «зрячая» ромалийская гадалка, которая обладает даром отличать людей от нелюди.
Харлекин усмехнулся, одним движением поднял меня на ноги и впился мне в губы крепким, сочным поцелуем. Я удивленно охнула, стукнула Искру по плечу, скорее по привычке, чем всерьез, и поспешно отвернула лицо.
– Дурак, люди ж смотрят.
– Пусть. – Он широко улыбнулся. – Зато будут знать, что я пришел таким же, каким уходил, иначе ты не смутилась бы, а пришла в ярость, поняв, что вместо мужа явился подменыш. А что такое ромалийские женщины в гневе, думаю, рассказывать не надо.
Я только фыркнула.
– И показывать – тоже.
– Хватит разговоров. – Недовольный гомон разом перекрыл хорошо поставленный голос старшего караванщика, того, кто и собрал торговцев в этот переход от реки Валуша до морского порта на юге, за лиходольской степью.
Трудно было поверить, что в этом низкорослом, коренастом мужчине лет пятидесяти от роду, с густой, аккуратно подстриженной бородой и легкой проплешиной на макушке скрывается столь могучий, хорошо поставленный гулкий голос, который было слышно даже на самой последней телеге в караване. Фир – а именно так называли старшего караванщика и охранители, и торговцы – в молодости, сказывают, служил в славенских войсках то ли сотником, а то и тысячником. Успел и в простых вояках ноги оттоптать, и понаемничать вволю, а когда годы начали брать свое, подался водить торговые караваны через Лиходолье до Южного моря. От Чернореченской переправы до Риэннского порта и обратно, весной и осенью водил Фир и тяжело нагруженные телеги с товарами, и легкие повозки, а то и конные отряды охранителей, отправленные в Риэнну оберегать от вторжений южную границу Славении. И хорошо, сказывают, водил – брал не намного дороже, чем другие провожатые, но и людей уберегал лучше, и товары не пропадали почем зря. Странное, особое чутье было у этого человека – когда остановиться на ночлег, когда пуститься в дорогу, когда свернуть на объездной путь, чтобы беды не случилось. И редко случалось, чтобы это самое чутье его подводило.