Лихое время. «Жизнь за Царя»
Шрифт:
– Леонтий! – позвал князь Даниил, и в трапезную вбежал Костромитинов в сопровождении трех дюжих монахов. (Еще с вечера Мезецкий отобрал стрельцов покрепче и по совету игумена обрядил их в подрясники…) Расцепив драчунов, усадили на скамейку.
– Вот что, князь-боярин, – строго сказал Мезецкий. – Коли вы лаять друг друга станете, а тем паче драться – прикажу вас из палаты вывести!
– А я епитимью наложу! – пообещал игумен Матфей и мстительно добавил: – А моей мало – владыке Вологодскому грамотку отпишу…
Одоевский
– Так, чем энтот Михайло-то славен, князь-батюшка? – воспросил сидевший в последнем ряду мужик в чистеньком зипуне.
«Ну, теперь еще и черни докладай!» – скрипнул зубами Мезецкий, но, взяв себя в руки, стал объяснять:
– Славен сей отрок пращурами. Деды его и прадеды, государям Всея Руси верой и правдой служили. А бабка его двоюродная – царица Анастасия Романовна Захарьина, женой государя Иоанна Васильича была. Отец – митрополит ростовский Филарет, двоюродный брат покойного государя Федора Иоанновича. Дядя – покойный боярин Иван Никитыч вместе со мной вора бил – князя Рубца-Мосальского…
– Так сам-то Михайло чем славен? – не унимался крестьянин. – Хорошо, коли у него род добрый. Но и сам он чего-то должон стоить. Лет-то сколько отроку сему?
Даниил Иванович задумался, припоминая – сколько же лет Михаилу? Вроде покойный Иван Никитыч говорил…
– Девятнадцать, должно быть…
– Ну ни хрена себе, отрок! Да в девятнадцать-то годков уже не отроком должен быть, а мужем. А он все в отроках ходит? – удивился мужик. – Я, конечно, прощения прошу у общества, что хвастаюсь – но мой старшой в шестнадцать лет в дружине Пожарского голову сложил. А второй сын, коему пятнадцать было, из-под Москвы об одной ноге пришел. А тут девятнадцать, а ничего не совершил?
И впрямь… Сам князь Даниил в пятнадцать лет саблю взял, а в девятнадцать уже вторым воеводой ходил… Миша Романов в отроках числится, а у отрока этого усы с бородой должны пробиваться.
– Воля ваша, выборщики, – выдохнул князь. – Мы тут и собрались, чтобы выбрать. Не люб Михайло Романов – своего царя предлагайте. Вот ты, сам-то, кого в цари хочешь?
Мужик не стушевался под грозным взором князя. Одернув зипун (не жарко ему?) и откашлявшись, сказал:
– Нам бы такого царя, чтобы от иноземцев защитил. Чтобы веру нашу сберег. Ну а потом – чтобы справедливым был!
– Вот-вот! – соскочил со своего места купец Широглазов. – Чтобы ить, если что нам не по нраву – скинуть такого царя и нового выбрать!
– Ты, сыне, глупость не мели! – вмешался в разговор отец Матфей. – Неужто хочешь так сделать, как в Польше?
– А что ить в Польше-то? – не понял купец.
– А то, что каждый пан в своем панстве себя королем мнит. И короля сам выбирать ездит! Ты бы хотел, чтобы твои приказчики себе хозяина выбирали?
– Пущай попробуют! – насмешливо хмыкнул купец, показав немаленький кулак.
– Вот что я скажу, – встал кирилловский игумен и, твердо стукнув посохом об пол, изрек: – Царя надо выбирать такого, чтобы он Русь от ворога защитил и нас, православных, оборонил. Но выбирать его не на день-два, а навсегда. Чтобы и сыны, и внуки царями на Руси были. Иначе новая Смута зачнется…
– Это да… – призадумался купец. – Верно ить, нельзя без царя. Татары за Камнем обнаглели, стрельцов бы послать… А нонеча даже у Строгановых людей нет!
– Надо, чтобы он роду-племени доброго был! – заявил князь Одоевский, уже отошедший от «схватки». – Не такой, как Борис Годунов, что в цари влез лисой!
– Верно! Верно! – закивал народ.
– Ладно, господа, – сказал князь Мезецкий, возвращая выборщиков к главному: – Кого сами-то в цари хотите?
– Мы, Данила Иваныч, ждем, чего ты скажешь, – обратился к Мезецкому Истомин. – Ну, нет у нас никого, чтобы в цари ставить. Я, когда сюда ехал, думал – выйдут перед нами пять князей да десять бояр именитых. А мы будем думать – кого в цари… А еще, – спохватился воевода, – чего насчет иноземцев решим? Вроде королевич Владислав да король Сигизмунд себя царями называют?
По рядам пронесся шепоток, а с места опять вскочил тобольский купец Широглазов:
– Пущай ить писец запишет – иноземцев всех, схизматиков драных, – на х… послать! Так ить, уважаемые?
Народ радостно загудел, а купец, подскочив к иноку-писцу, постучал кулаком по листам бумаги:
– Так ить и пиши…
– Сядь, сыне, на место, – буркнул игумен Матфей, и Широглазов послушно уселся.
– Записать надобно, что выборные земли русской порешили – никаких иноземцев на русский престол не ставить, а тех, кто себя русскими царями мнит, считать самозванцами, – подсказал Мезецкий.
Писец принялся записывать приговор. Время от времени хмыкал и переспрашивал:
– Стало быть, король польский Сигизмунд, королевич Владислав, шведский король Густав? Ага, записал… Еще кого вписать? Аглицкого короля люди? Готово! Еще – воренка Ивашку, сына Маринки Мнишек…
Когда был исписан второй лист, один из посадских изрек:
– Царей у нас – как блох на Жучке! А мы – нового хотим ставить.
– Не нового – а настоящего! – прервал его Мезецкий. – Такого, чтобы у всех иноземцев костью в горле встал.
– Точно! – зашумел народ.
– А че, князь-батюшка, ты себя-то в государи не предлагаешь? – поинтересовался давешний крестьянин в чистеньком зипуне, которому не давало покоя – чем же славен Мишка Романов…
– И впрямь, князь Даниил Иваныч? – поддержал крестьянина воевода Истомин. – Рода ты знаменитого. Знаем, в поход на Лжедмитрия ходил, Рубца-Мосальского разбил. В войске Скопина-Шуйского полком командовал, тушинцев гонял. Подлостями себя не запятнал, законных государей не свергал.