Лихое время
Шрифт:
– Не сумлевайтесь, гражданин начальник, без обману! – Цупко заложил такой крест, что милиционеры снова грохнули. Настойчивость Цупко Гадаскина несколько озадачила.
– Ладно, пошли в хату! Бгатцы, – обратился он к подчиненным, – погодьте малость, пегетолкую с субчиком, коли ему невтегпеж. Во дворе не зевать, поняли!
Гадаскин и Цупко прошли в горницу.
Сидевший у крыльца Бизин, делая вид, что прикемарил по-стариковски, прикидывал в уме, кого же Филя решил продать и для чего. Одновременно, через полуприкрытые веки, как в прицел, оглядывал и запоминал накрепко лица агентов угро.
Анна с домочадцами подалась, поникнув, в большой дом, откуда слышался скрипучий голос старого охотника Митрича, о чем-то перепиравшегося с дедом Терентием. Тот там и жил, в выгороженном дощатой перегородкой углу, – следил за порядком, грел для приезжих чайник или самовар, чинил упряжь.
Из крайнего окна дома для постояльцев через щель в занавесках, скрадываясь, зырил за милиционерами Мишка Спешилов.
В «барской» избе тем временем разговор разворачивался интересный.
– Ну, чего ты мне тут секгетного нашепчешь? – брезгливо глядел на Цупко начальник угрозыска.
– Не сумлевайтесь, дорогой гражданин-товарищ…
– Волчага чикойский тебе товагищ! Выкладывай, чего зазывал?
– Гражданин начальник, вот те! – воровским жестом изнизу поддел передние зубы Филя. – Я ж от чистого сердца прошлый раз контрабанду сдал! И сами же убедилися, што нащет овса – полный навет!..
– Ты мне, что, политгьямоту тут читать собрался о собственной пользе?! Аблокатом заделался?!
– Упаси меня Боже! – Цупко прижал к груди обе ручищи. – Я про то, что пользы могу принести донельзя! Завсегда подсобить конторе вашей, нешто не понимаю…
Гадаскин изучающе посмотрел на прохиндея, растягивая слова, переспросил:
– Завсегда подсобить, говоришь?
– К маменьке не ходить! От те крест, век воли…
– Слышал! – отмахнулся Гадаскин и внезапно хлестнул вопросом. – А лошади чьи?
– Приблудные! Можа, и хозяева обыскалися, так мне ноне на то не с руки было. Старика вона из централа встречал, тожа, ведь, по-людски надо, один как перст…Так и думал, что поспрошаю нащет лошадок завтреву дни…
– Вгешь ты все, как сивый мегин!
– Да, никоим разом! А еще подозреваю, что коников увели, но, вас испугавшись, бросили, вот они и приблудилися. Пошто же добро от себя отталкивать!
– Конешно-о… – насмешливо протянул Гадаскин, разваливаясь на стуле. – Новый рассказ, паря, у тебя еще интереснее! Ну а коровенку у кого стибрил?
– От тут-та, гражданин начальник, чистая правда! К нашим пристала еще недели две назад. Мы уж обкликались в округе…
– Ага, ты обкликаешься! – засмеялся Гадаскин, но тут же посуровел. – Хегня все это! Мозги пудгить ты мастег, но у нас, на Уссугийской, в подвале, это быстро пгойдет. Угу, Цупко? Так что, давай-ка, дгуг ситный, этот наш секгетный газговог кончать. Баки мне забить собгался? Заболтаю гьяжданина начальника, пго полезность свою напою песню сладкую… Да ты, хагя уголовная, хоть ужом вейся! Я вас, субчиков, насквозь вижу!..
– Погодь, начальник, – уже без прежней плаксивости в голосе и заклинаний угрюмо пробасил Филипп. – Про секрет еще не говорили…
– Ну? – Гадаскин удивленно посмотрел на Цупко.
– Я твоего подвала не боюсь, – с неожиданной для начугро твердостью проговорил Филя. – На каторге не такие калачи отламывались. Но не про то речь. Ты, я вижу, начальник, до быстрого результата охоч.
– Чево? – Гадаскин угрожающе переменил позу на стуле.
– Ты дослушай, не гонорись. Тебе, гражданин начальник, чево надобно во первую голову, штобы начальству угодить и себя показать? Успех тебе в борьбе с шатией-братией нужон, да штоб кажный божий день. Пущай и по маленькому успеху, но почаще. Так?
– Чего ты мне тут антимонии газводишь!
– Какие-такие антимонии – не ведаю, но в твоем сыскном успехе помощь тебе могу оказать наипервейшую…
– Это ты пго то, чтоб я тебя к себе в осведомители записал?
– Догадливый. А чо? Меня все знают, я всех знаю, где слушок, а где и истинная правда…
– А-а… – махнул рукой Гадаскин. – Гогбатого могила испгавит! Больше нагадишь, чем поможешь…
– Мне гадить не резон, начальник, – Филипп тяжело вздохнул, потер грудь. – Годы уже не те, опять же на каторге тюремным счастьем обожрался! Сам, што ли не зыришь, – бабу завел, двоих уж от меня нарожала, ростить надобно, а не на нарах париться. Эх-ма!
Цупко чуть слезу не пустил.
– По-человечьи, начальник, пожить охота! А ты нагрянул – колись, манатки собирай! А нешто не быват такова, штоб совпало – и нащет лошадей, и нащет коровенки? Нешто я детей родимых не пожалею! И винтовка опять же! А ты бы, начальник, поподробнее про Егоршу-то Бурдинского расспросил, евонной винтовки владельца!
– Ну? – насторожился Гадаскин.
Цупко заговорщецки оглянулся на дверь:
– Не в рядовых партизанах Егорша ходил… Вожаком! А ноне-то… Ноне во власти большой – депутат! О как! Цельного Народного собрания вашей, то есть нашей Дэвээрии! Чуешь?!
– Бугдинского Ггигогия винтогез? – выпучил глаза Гадаскин.
– А то! Трехлинеечка евонная! Героический красный партизан и большой нонешний государственный человек, – Цупко многозначительно закатил к потолку глаза, – оставил как память о героической борьбе за власть народну, но и, понятное дело, для баловства охотничьего. Чай, все мы люди-человеки не без слабости… Уразумел, начальник?
– Ево ствол али нет, это мне пговегить запгосто, – задумчиво произнес Гадаскин, пристально уставившись на Филиппа. – Но мужичок ты забавный, с хитгецой-гнильцой…
– А ты из хитрецы зернышко-то и добудь! Для общей, стало быть, пользительности… Но и опять же, начальник, вот сам рассуди. Ежели ба мне Григорий не верил, разве ж тако доверье оказал?
– Ну-ну… – рассеянно кивнул начугро, напряженно размышляя.
Потом с издевкой глянул на Цупко.
– Для общей пользительности, говогишь? Это че значит? Чтоб и тебе чегой-то перепало?
– А иначе-то как? – всплеснул руками Филя. – Соопча жа для дела постараимси…
– Но ты, кот масленый!.. – Гадаскин покачал головой. – Пгищучили мы тебя в лучшем виде, хоть щас в каталажку тащи! А он уже себе пгибыток выкгучивает! Ох, и хитгожопый же ты, Цупко!