Шрифт:
1. Собрание
Низкое северное небо в редких бисеринках звезд нависало бархатным покрывалом над привокзальной площадью, многолюдной, несмотря на поздний ночной час: пассажиры только что прибывшего экспресса «Allegro» сообщением Санкт-Петербург – Хельсинки гурьбой валили из здания вокзала. Некоторые отходили в сторону и рассеянно озирались в поисках встречавших, другие скользили любопытным взглядом по каменным фасадам зданий напротив, но большинство с сосредоточенным видом направлялись к стоянке такси и автобусов, спеша добраться до конечной точки своего маршрута. Кое-кто шел дальше пешком, пересекая площадь. Правда, таких было всего двое, – худощавый мужчина с резкими, как будто даже нервными движениями, и женщина с уверенной грациозной походкой. Вероятно, до пункта их назначения оставалось недалеко, поэтому они и не воспользовались транспортом.
В самом деле, достигнув здания музея, расположенного на противоположной
Вошедших встречал грузный курносый мужчина средних лет с вихрастой шевелюрой цвета жженого кирпича. Он улыбнулся, и его круглые рябые щеки собрались в крупные складки, напоминая гармошку, однако это не стерло печального выражения с его лица.
– До-д-добро по-п-пожаловать в Атенеум, п-пани Божена! – произнес он на ломаном русском, чудовищно коверкая слова и заикаясь.
– Доброй ночи, Руубен Мякинен. Сто лет не виделись! – ответила гостья, одной рукой обнимая его за полные плечи, а другой сбрасывая со своей головы капюшон дорожного плаща. Ее светлые вьющиеся волосы веером рассыпались за спиной.
– Д-да, вы з-знаете, я успел д-даже латынь подз-забыть, – отозвался тот виновато.
– Не утруждайтесь, говорите на родном! – Она снисходительно улыбнулась. – С некоторых пор я владею всеми языками, и, между прочим, не только человеческими.
– А ваш с-спутник?
– И он тоже.
– Ну и прекрасно! – Мужчина перешел на финский, сразу перестав заикаться, и в круглых, слегка навыкате, светлых глазах промелькнуло облегчение: он очень боялся рассердить эту даму, уже испытав на себе ее гнев в прошлом, да к тому же относился к категории людей, которые стараются никогда никого не сердить. Пускай Руубен Мякинен и был довольно неуклюж в движении, зато его умению общаться позавидовал бы самый искусный дипломат: он подстраивался под собеседника, как ручей под особенности ландшафта, огибающий любую преграду или просачивающийся под ней. С Боженой Блаватской Руубен встречался всего несколько раз в жизни, хотя с момента их знакомства прошло более ста лет: впервые основательница общества этерноктов посетила Атенеум в начале девятисотых, как раз, когда на смену «золотому веку» финского искусства пришел модерн, и музей наводнился новыми картинами. Руубен работал в этом музее со дня открытия, и на сегодняшний день его возраст приближался к внушительной дате в сто семьдесят лет. Благодаря Божене Блаватской, научившей его добывать недожиток, он перестал стареть после сорока пяти. Во избежание пересудов Руубену приходилось красить волосы в пепельный цвет, под седину, и натирать лицо дешевым хозяйственным мылом, отчего кожа становилась сухой и морщинистой. Но, несмотря на все эти ухищрения, коллеги то и дело отпускали шуточки в его адрес по поводу того, что он наверняка скрывает от всех секрет вечной молодости. Они проводили его на пенсию, а потом вновь приняли в свой коллектив, но уже как другого человека, так и не узнав в нем бывшего сослуживца: Руубен вернулся с новым именем и сильно измененной внешностью, превратившись из подслеповатого и тугого на ухо старика в важного господина с пышными усами, как у Галлена-Каллелы, его любимого художника-реалиста, работы которого украшали залы музея. Усы иногда отклеивались, заставляя Руубена нервничать и все время быть начеку, поэтому после очередного ухода на пенсию он решил отказаться от какой бы то ни было бутафории на лице и вновь устроился на работу в музей, оставшись в своем настоящем облике. Руубен был уверен, что никто из коллег не узнает его, потому что все, кто был способен на это, давно ушли на заслуженный отдых или же на тот свет. Со дня основания музея штат работников несколько раз полностью сменился, и не осталось никого, кто знал бы о существовании потайной дверцы, предназначенной для особенных гостей, таких, как Божена Блаватская и ее спутник. Последнего, кстати сказать, Руубен видел впервые, и тот совсем ему не понравился, – до крайности нервный тип, не способный спокойно устоять на месте и дрыгающий конечностями, как марионетка в руках кукловода, охваченного лихорадкой.
– Это Марк, – сообщила Божена, заметив заинтересованный взгляд Руубена, и добавила после паузы. – Единственный выживший из группы, работавшей в Сибири последние три года. Мы с ним спаслись лишь чудом. Проклятые люцифлюсы!
– Ох! – только и вымолвил Руубен, вздрагивая всем своим грузным телом. Теперь ему стали понятны причины нервного поведения спутника Божены. В обществе этерноктов ходили слухи, что встреча с люцифлюсами означала верную смерть, поэтому никто из ныне живущих соратников Руубена не знал, каким способом убивают эти существа. Погибших от их воздействия находили обугленными, причем одежда на трупах оказывалась почти неповрежденной. Такая смерть ужасала этерноктов даже больше, чем мучительное сгнивание заживо из-за нехватки недожитка. Подумав об этом чудодейственном веществе, финн непроизвольно прикоснулся к груди и нащупал под тканью рубашки небольшую выпуклость – крошечный флакончик с серебристым порошком, висевший на золотой цепочке.
Спутник Божены тотчас среагировал на это движение: дернулся и замер, как охотничий пес в стойке. Блаватская тоже оживилась, шагнула ближе, протягивая дрожащую руку. Красноватый свет свечного фонаря, висевшего на стене у лестницы, упал на лицо гостьи, и Руубен ужаснулся, заметив, как она подурнела с момента их последней встречи. Сетка почерневших сосудов отчетливо проступала под полупрозрачной бледной кожей, напоминая морщины, отчего Божена казалась глубокой старухой.
– Отлично выглядите, Руубен Мякинен! – сказала она и вдруг больно ущипнула его за щеку, а затем накрыла своей холодной ладонью его кулак, притиснутый к груди вместе с заветным флакончиком. – Вижу, мое средство идет вам на пользу, – вкрадчиво добавила наставница. – Не поделитесь ли с нами? – Ее зеленые глаза хищно сверкнули.
От неожиданности финн охнул, крепко сжал флакон и пробормотал неуверенно:
– Это все, что у меня осталось.
– Ну что же вы так! Совсем не имеете запасов?! – разочарованно и злобно воскликнула Блаватская. – Не ожидала от вас подобной беспечности!
– Но… я не виноват… мой Пункки совсем плох, ему недолго осталось. Я надеялся обзавестись новым кадавером, половчее. У меня и кандидатура есть подходящая. Вы же привезли с собой чемодан-портал? – Руубен окинул растерянным взглядом багаж гостей – два новеньких пластиковых кейса черного цвета, на колесиках, с выдвижными ручками и глянцевыми корпусами. Обычно Божена привозила устройство для перемещения в потусторонний мир в старом обшарпанном бауле. Неужели в этот раз она приехала без него? «Нет-нет, вряд ли такое возможно, – успокоил себя Руубен. – Скорее всего, она просто решила переместить портал в более презентабельную оболочку».
– Портала больше нет! – резким тоном заявила Блаватская, мгновенно разрушив его надежду.
Финн снова охнул, уже в третий раз за последние несколько минут. Давно на него не сваливалось столько плохих новостей одновременно. Он так растерялся, что даже не среагировал, когда Божена одним махом сняла с него цепочку, перекинув ее через голову, и флакон с недожитком выскользнул из его вспотевшей ладони. Открутив колпачок, наставница приникла носом к горлышку, и чудодейственная пыль вихрем поднялась со дна флакона. Сделав глубокий вдох, Блаватская передала склянку своему спутнику, пожиравшему ее безумным взглядом. Марк жадно втянул в себя все, что оставалось, и блаженно прикрыл глаза.
Когда опустевший флакон вернулся к Руубену, он охнул в четвертый раз и часто заморгал.
– Ну, долго ли еще нам топтаться у порога? – Усталый голос наставницы вывел финна из ступора.
Тоскливо вздохнув, он повесил цепочку на шею, снял со стены свечной фонарь, задул огонек и включил дежурное освещение, – Божена запрещала пользоваться электрическим светом за сутки до ее приезда, утверждая, что из-за него возникают перебои в работе портала, но в этот раз предосторожности оказались излишними. Портала больше нет, – так она сказала. Недожитка тоже больше нет. От предчувствия скорой кончины у Руубена затряслись поджилки. Оставалась слабая надежда на то, что Пункки добудет еще немного порошка, прежде чем испустит дух. А что потом? Демон, прикованный к нему мертвоцепью, сбежит на ближайшее кладбище вместе с мертвым телом Пункки! Даже если бы Руубен мог воспрепятствовать его побегу, в этом не было никакого смысла: демон больше не отдаст недожиток, потому что для такого процесса необходим живой человек, способный исторгнуть из себя ценное вещество. А перековать демона к другому кадаверу под силу лишь меркаторам из потустороннего мира, которые ловят демонов и накладывают на них заклятья. Только в тот мир без портала никак не проникнуть, а значит, конец всему.
– Не унывайте, дружище! – послышался за спиной голос нахальной гостьи, лишившей Руубена последнего запаса порошка, продлевающего жизнь. – Вместе мы что-нибудь придумаем. Вы ведь пригласили всех, кого я просила?
– Конечно, пани Божена. Они давно здесь и ждут вас, – ответил финн и, собравшись с духом, заявил, тщательно сдерживая негодование: – Боюсь, они огорчатся, узнав, что вы приехали без своего устройства.
– Ничего. Это не единственный способ перейти в иной мир. Существуют естественные, природные порталы. Нам только нужно будет найти подходящий, не охраняемый люцифлюсами. Вы ведь сказали Карлу, чтобы он захватил карты?