Лихорадка

Де Стефано Лорен

— Я же тебе говорила, — отвечает она. — Иллюзиями.

Она улыбается и — с совершенно отсутствующим взглядом — проводит пальцем по моей щеке. Голос ее звучит тихо и нежно.

— Скоро ты согнешься и съежишься. Плоть начнет стекать с твоих костей. Ты будешь кричать и плакать, пока все не закончится. Тебе остались считаные годы.

Неимоверным усилием я избавляюсь от образов, возникших в моей голове. Порой правду проще не замечать.

— За это вы тоже намерены брать деньги? — спрашиваю я.

— Нет, — вздыхает она и бросает окурок вниз. Без сигареты она кажется маленькой и незаконченной. —

Я намерена заставить моих клиентов забыть о гадком и уродливом. Никто не станет смотреть на тебя с мыслями о том, что скоро придет и твой срок. Им будет казаться, что твоя юность бесконечна, уходит вдаль, словно ущелье.

Я ничего не могу с собой поделать: смотрю вниз. Днем почти все девицы спят, но некоторые ходят между палаток, командуя детьми, ухаживая за погрязшими в сорняках грядками, выставляя себя на обозрение охранникам в попытках добиться их внимания. Они готовы на все, чтобы ощутить себя живыми. И все ненавидят меня за то, что я оказалась так высоко над ними.

— Ты ведь устроишь для меня хорошее представление? — говорит мадам. — Правило всего одно. Вы со своим пареньком ведете себя так, словно вы одни. Мои клиенты не хотят, чтобы их видели. Они не за стенами — они и есть стены.

Мысль о представлении, которое будет устроено перед «стенами», меня нисколько не утешает. Но мне нужно подыгрывать ей до тех пор, пока я не найду способ сбежать, а на свете есть вещи похуже, чем оказаться в импровизированной клетке с Габриелем и делать вид, будто мы одни. Так ведь? Мне кажется, горло у меня пересохло и отекло.

Мадам засовывает руку под многочисленные яркие шарфы, которыми задрапирована ее грудь, и вытаскивает серебристую коробочку. Открывает. Там лежит одна розовая пилюля.

Я настороженно ее рассматриваю.

— Это для предотвращения беременности, — говорит старуха. — После запрета на предохранение появилась масса поддельных пилюль, но у меня надежный поставщик. Он сам их производит.

Словно в насмешку над этим заявлением снизу доносится вопль ребенка, которого одна из Красных тащит за волосы мимо чертова колеса.

— Конечно, я не могу тратить их на всех моих девочек, — объясняет мадам. — Пилюли получают только полезные. Страшно подумать, что выйдет из утробы Сирени, если я позволю ей снова забеременеть.

Сирень. Циничная, хорошенькая и умная. По-моему, она — хорошая мать. Насколько можно быть хорошей матерью в этом месте, имея такого ребенка, как Мэдди. Но она скрывает это, когда по вечерам появляются клиенты. Она одна из самых популярных девушек, и ее предлагают только тем, кто способен дать самую высокую цену, — в основном мужчинам из первого поколения, имеющим хорошо оплачиваемую работу. Мадам рассказывает мне об этом с гордостью. И тем не менее после Мэдди у Сирени больше не было детей. Видимо, за это надо благодарить розовую пилюлю.

Как бы то ни было, я не хочу ее глотать. Как я могу здесь хоть чему-то доверять? Даже здешние ароматы способны обмануть и заставить меня вести себя странно.

Мадам запихивает таблетку мне в рот.

— Глотай! — приказывает она, и острый ноготь упирается мне в небо, вызывая рвотный рефлекс. Я отбиваюсь и дергаюсь, но не успеваю вздохнуть, как пилюля проглочена. Она двигается по пищеводу и вызывает боль.

При

виде моей кислой мины мадам разражается кудахчущим смехом.

— Ты еще скажешь мне спасибо, — говорит она, обнимая меня за плечи. — Смотри! — Ее шепот щекочет ухо. — Смотри, как облака заплелись — словно девчачьи косички.

От холода, дыма и таблетки у меня на глазах выступают слезы, а когда я наконец их смаргиваю, форма облаков уже успела измениться. Но на лице мадам печаль. «Заплетены, как девчачьи косички». Наверное, она тоскует по своей умершей дочери сильнее, чем готова признаться. Эта мысль мне приносит неестественное удовольствие. Ее боль доказывает, что она все-таки человек.

Рыхлая земля под ногами оказывается теплой. Устройство Джареда наполняет ее гулом жизни. Я с неохотой признаюсь, что мне нравится ступать по ней босиком: меня то и дело посещает желание лечь прямо тут и заснуть.

Мы с Габриелем пытаемся засунуть прутья нашей гигантской клетки в землю. В нескольких шагах от нас Джаред с несколькими охранниками вбивает в землю шесты, готовясь поставить вокруг клетки шатер для вечернего представления.

У нас с Габриелем впервые за этот день появилась возможность побыть вдвоем — однако охранники все равно стоят достаточно близко, чтобы услышать наши слова. Я то и дело ловлю на себе взгляды Габриеля, его обветренные губы сжаты, словно он хочет что-то сказать.

— Давай, — говорю я шепотом, прижимаясь к нему сзади и помогая закрепить один из прутьев в земле. — В чем дело?

— Так мы действительно будем это делать? — шепчет он в ответ. — Участвовать в шоу?

Я берусь за следующий прут и нажимаю на него.

— Не вижу выбора.

— Я решил, что можно попытаться убежать, — говорит он. — Но тут ограда.

— С ней что-то не так, — откликаюсь я. — Ты не обратил внимания, что она шумит? Как будто гудит.

— Я думал, это звук от мусоросжигателя, — возражает он. — Вполне можно было бы попробовать.

Я качаю головой.

— Если кто-то заметит, нас посадят под замок.

— Значит, надо выбрать такой момент, когда нас никто не увидит.

— За нами все время кто-нибудь наблюдает.

Я украдкой смотрю на Джареда: он глядит в мою сторону, но тут же отводит взгляд.

— Думаю, можно передохнуть, — говорю я, стирая с ладоней остатки мерцающей золотом краски. — Надежнее эту клетку установить просто невозможно.

«LES TOURTEREAUX». Вывеска, изящная при всей своей примитивности, установлена перед новым шатром персикового цвета.

Мы стоим около клетки, а недовольные девицы зажигают вокруг нас благовонные палочки и фонари, от которых наши тени начинают танцевать. Поначалу мадам хотела, чтобы шатер был желтым, но потом решила, что персиковая парусина выигрышно оттеняет нашу кожу. По словам старухи, я бледна, как смерть. Габриель что-то мне шепчет, но из-за дыма и шума в ушах я ничего не слышу. На нем рубашка с рюшами — их все утро нашивала Сирень. А я буквально покрыта перьями: они закреплены у меня в волосах, а на спине превращаются в два огромных ангельских крыла. Краска еще до конца не высохла, так что на моих руках появляются водянистые цветные полосы.