Лики любви. Очерки истории половой морали
Шрифт:
Золото лилось рекой. Проиграть сто или двести тысяч ливров за один вечер было для Марии-Антуанетты* сущим пустяком. Екатерина II истратила на своих фаворитов более 90 миллионов рублей. Людовик XIV купил для жены замок Сен-Клу за 18 миллионов ливров, а для себя — замок Рамбуйе за 14 миллионов. Его затеи стоили баснословно дорого: за один год он тратил чуть не сотню миллионов. Французского монарха, как могли, старались перещеголять государи маленьких немецких княжеств. Вюртембергский герцог Карл-Евгений устраивал охоты и «дворцы наслаждений», которые приводили в изумление всю Европу. Не менее пышен был Веймар при жизни Гёте. Нескончаемые балы, помпезные постановки, великолепные фейерверки, для устройства которых выписывались итальянские специалисты, служили одной цели — безудержной погоне за удовольствиями.
Мода изобиловала роскошью: драгоценные камни заменяли пуговицы, чулки и башмаки унизывались жемчугами. Умершая в 1766 г. русская императрица Елизавета оставила после себя не более и не менее как восемь тысяч платьев стоимостью от 5 до 10 тысяч рублей каждое. Парикмахер и портной были героями времени. В повседневной жизни носили парики, сложные прически с перьями, шлейфы, кринолины, высокие каблуки. Дамы соблазнительно полуоткрывались и сверху и снизу. Глубокие декольте и «искусство
Мария-Антуанетта (1755—1793) — французская королева, жена Людовика XVI. Качнена по обвинению в контрреволюционных заговорах.
показывать ногу» (так называемое ретруссе) дразнили воображение на каждом шагу. Кокетки намеренно демонстрировали подвязки, перемещая их все выше и выше, вплоть до середины бедра. Дамы украшали черными мушками лоб, шею, впадинку между грудей, чтобы оттенить бледность кожи. Мушки из тафты или бархата особенно распространились с середины XVII в.: их называли венериными цветочками или пластырями красоты. Мушки имели свой язык, хорошо понятный тогдашним ловеласам. Желавшая прослыть плутовкой помещала мушку около рта, влюбленная — около глаза, галантная — на щеке, шаловливая — на подбородке, дерзкая — на носу, высокомерная — на лбу... Но чаще всего мушки, конечно же, приклеивались у выреза платья, что гарантировало внимание мужчин. Представители сильного пола и сами не стеснялись прибегать к кусочкам пластыря, красноречиво выражая свои чувства.
Возбуждение стимулировали употреблением большого количества духов, туалетной воды, резких ароматических эссенций. Впрочем, косметические средства служили и более прозаической цели: век элегантности был в то же время и веком отвратительной нечистоплотности. Аристократические дамы, сооружавшие прически в виде морских фрегатов, мыли голову едва ли не раз в месяц. Мещане и простолюдины заботились о чистоте тела еще меньше. Уход за зубами был почти неизвестен, естественные надобности люди отправляли прямо на улице. Людовик XIV по утрам слегка обрызгивал руки и лицо духами, исчерпывая тем процесс умывания. Зато благоухал он на редкость отталкивающе: не стесняясь в выражениях, королевская фаворитка госпожа Монтеспан как-то заявила, что ее может стошнить в присутствии высочайшего любовника.
Царственные особы не всегда были снисходительны к женам и любовницам: нередко их заключали в монастыри, сажали в тюрьмы, подвергали унизительным оскорблениям. Елизавету, жену Филиппа II Испанского, трое суток держали перед городскими воротами Байонны, ожидая дозволения супруга на въезд. Король Испании Карл II верил, что причиной его импотенции и бесплодия жены является колдовство. Он обратился за помощью и советом к церкви, и тогда монахи провели соответствующий эксперимент: королевскую чету публично раздели, прочли заклинание и предложили совокупиться, проверяя силу божьего слова.
Положение женщины в обществе оставалось сложным и неоднозначным. Реформация рассматривала брак как гражданский договор, закреплявший властные права мужа. Мужья могли прибегнуть к любому произволу и даже прогнать жену без достаточных оснований. Развод лишал женщину всяких средств к существованию, наносил непоправимый ущерб репутации. Естественно, что деспотизм мужчин рождал стихийный протест. В Италии, Испании, на благодатном юге Франции вызревали щедрые плоды эмансипации: женщины противились насильственным бракам, все громче заявляли права на свободу чувств, получение образования, занятия наукой.
Христиана, дочь шведского короля Густава-Адольфа, который возглавлял церковную реформацию, отказалась от престола. Она оставила потомкам несколько литературных произведений и романтическую славу «скандинавской Кармен». Женщины все больше начинали играть роль в интеллектуальной жизни. Медицина и естествознание представляли излюбленное поле их деятельности. Анна Меццо- лини Моранди (1717—1774), член многих ученых обществ, увлекалась скульптурой и живописью, занимала в Болонье кафедру анатомии. Мария Магдалина Петраччини (1759— 1791) славилась своими медицинскими познаниями, имела большую практику, оставила сочинение «О физическом воспитании детей». Франция дала множество замечательных женщин — ученых, писательниц, естествоиспытателей. Среди них мадам Дасье, лингвист и историк; Эмилия де Бретейль, переводившая сочинения Лейбница и Ньютона с такими глубокими замечаниями, что Вольтер приходил от них в восторг; писательницы М. Скюдери, М. Севинье, С. Жанлис, А. Сталь, чьи имена вошли во многие хрестоматии.
Россия тоже имела своих героинь. В. И. Немирович-Данченко в очерке «Русские женщины» писал: «С XVII века эмансипация женщины может считать у нас свое начало. Первая крупная носительница его была царевна Софья23, потом Наталья Алексеевна, сыгравшая в домашнем театре, публично, перевод одной мольеровской пьесы. Она сама была писательницей. После нее осталось несколько комедий и трагедий... Последовательница попа Аввакума — боярыня Морозова открыто проповедует его учение и выдерживает неимоверные пытки, ни разу не уступив от своего толка. Она гибнет в тюрьме, не уступив ничего».
Период княжеского абсолютизма во многом прошел под знаком женщины. Братья Гонкур писали: «В эпоху между 1700 и 1789 годами женщина не только единственная в своем роде пружина, которая все приводит в движение. Она кажется силой высшего порядка, королевой в области мысли. Она — идея, поставленная на вершине общества, к которой обращены все взоры и устремления. Она — идол, перед которым люди склоняют колени, икона, на которую молятся. На женщину обращены все иллюзии и молитвы, все мечты и экстазы религии. Женщина производит то, что обыкновенно производит религия: она заполняет умы и сердца. В эпоху, когда царил Людовик XV и Вольтер, в век безверия, она заменяет собой небо. Все спешат выразить ей свое умиление, возвести ее до небес. Творимое в ее честь идолопоклонство поднимает ее высоко над землей. Нет ни одного писателя, которого она не поработила бы, ни одного пера, которое не снабжало бы ее крыльями. Даже в провинции есть поэты, посвящающие себя ее воспеванию, всецело отдающиеся ей. И из фимиама, который ей расточают, образуется то облако, которое служит троном и алтарем для ее апофеоза, облако, прорезанное полетом голубей и усеянное дождем из цветов. Проза и стихи, кисть, резец и лира создают для нее, ей же на радость божество, и женщина становится в конце концов для XVIII века не только богиней счастья, наслаждения и любви, но и истинно поэтическим, истинно священным существом, целью всех душевных порывов, идеалом человечества, воплощенным в человеческой форме».
Оставим этот выспренный и дурной по вкусу панегерик на совести восторженных беллетристов. Надо признать, что чувства в нем куда больше, чем смысла. И все-таки он очень характерен! Воспевание женщины было отнюдь не бескорыстно. Безудержные комплименты служили, в сущности, весьма прозаической цели. Аббат Галиани ее не скрывает: «Человек существует не для того, чтобы постигнуть истину, и не для того, чтобы стать жертвой обмана. Все это безразлично. Он существует исключительно, чтобы радоваться и страдать. Будем же наслаждаться и постараемся поменьше страдать». Женщина оказалась игрушкой в руках виртуозных обольстителей, но, надо сказать, уготованную ей роль исполняла охотно и даже с удовольствием.