Лики любви. Очерки истории половой морали
Шрифт:
Туманный Альбион тоже старался не ударить в грязь лицом: сады «Аполло», «Уоксхолл», «Пантеон» прославились как центры развлечений. Балы начинались после полуночи и продолжались до 4—5 утра. Леди и джентльмены являлись на них в вечерних туалетах, предварительно просмотрев программу в варьете или отужинав в фешенебельном ресторане. Любое приключение не могло обойтись без легкого флирта, участия обольстительной доступной женщины. Оперные примадонны, звезды кордебалета, аристократки сомнительного происхождения образовывали особый, замкнутый мир продажных кокоток, который с легкой руки А. Дюма-сына назывался «демимонд» («полусвет»). Все дамы полусвета находились на содержании у богатых покровителей, бесконечно интриговали друг против друга, могли иногда для разнообразия искренне влюбиться и обожали оказываться в центре внимания падкой на сенсацию публики. Золотом или собственным телом они расплачивались с влиятельными журналистами, которые создавали им рекламу в столбцах светской хроники. По существу, полусвет и примыкавшие к нему международные авантюристки, разъезжавшие по Европе с большой помпой, представляли собой верхний,
Уничтожить проституцию оказалось не под силу и в век электричества. Итальянский психиатр и криминалист Ч. Ломброзо (1835—1909) выдвинул гипотезу «врожденной проститутки», согласно которой продажные женщины, так же, как и преступники, обладают особыми антропологическими стигматами, передающимися по наследству и определяющими их судьбу. Разделявший эти взгляды русский венеролог В. Тарновский утверждал: «Уничтожьте пролетариат, распустите армию, сделайте образование доступным в более короткий срок, дайте вступить в брак всем желающим, гарантируйте им спокойствие в семейной жизни и тогда... и тогда все-таки будет существовать проституция». При всей спорности исходных посылок опровергнуть эти утверждения не удалось до сих пор. Вождь немецкой социал-демократии А. Бебель (1840—1913) признавал: «Таким образом, для буржуазного общества проституция становится таким же необходимым инструментом, как и полиция, постоянное войско, церковь, предпринимательство».
Надежную статистику о размахе проституции в Европе привести просто невозможно. Цифры, фигурирующие в различного рода отчетах и исследованиях середины XIX — начала XX в., сильно отличаются и противоречат друг другу. Отчасти это объясняется объективными причинами: латентным, скрытым, характером проституции, сезонностью ее проявлений, текучестью «кадрового» состава. С другой стороны, исследователи, как правило, применяли несовершенные или несопоставимые методики подсчета. По различным оценкам, число проституток в Париже последней четверти XIX в. колебалось от 14 до 120 тысяч. В 1896 г. в Берлине, по утверждению П. Дюфура, их было 50 тысяч. Официальные источники указывают, что в Кельне предвоенных лет было 7 тысяч проституток, в Мюнхене — 8 тысяч. Вместе с тем такой солидный специалист, как А.
Молль, определял общее количество проституток в Германии в 1,5 млн. женщин. Викторианская Англия лицемерно отказывалась признать существование проституции. Однако тот же П. Дюфур насчитал в Лондоне «3335 тайных публичных домов, питейных заведений, павильонов и тому подобных притонов. В Ливерпуле насчитывалось в 1856 г. 770 публичных домов, в Манчестере — 263, в Эдинбурге — 203, в Глазго — 204». Вена, Варшава и Петербург32 ничем не уступали другим центрам. При всей противоречивости имеющихся данных общий вывод не вызывает сомнений: проституция при капитализме приобрела массовый организованный характер.
Предприимчивые дельцы вкладывали в проституцию средства точно так же, как в любые другие выгодные предприятия. Посреднические конторы повсюду выискивали новые кадры, устраивали девушек в качестве прислуги в подозрительные заведения, уговаривали или заставляли поехать за границу. Особенно много женщин было вывезено из Венгрии, Польши, Румынии, Галиции в Аргентину, Бразилию, на Ближний Восток. Нелегальная деятельность этих контор была хорошо известна полиции, но, получая огромные взятки, она и не собиралась «резать курицу, несущую золотые яйца». Перед войной Буэнос-Айрес превратился в крупнейший международный центр торговли живым товаром. Затраты никого не смущали, ибо с лихвой окупались; открытие комфортабельного борделя в Будапеште обошлось более чем в полмиллиона, а одно из заведений Берлина имело основной капитал в миллион марок и выплачивало вкладчикам по 20% дивидендов. Заведения процветали, от посетителей не было отбоя. С них, кроме установленной цены за «услуги», взимали плату за вход, спиртные напитки, чаевые персоналу. В Париже вход в более или менее приличное заведение стоил 20 франков плюс столько же за непременную бутылку вина. Профессор А. Флекснер, в течение ряда лет обследовавший по поручению американского Бюро социальной гигиены ситуацию в Европе, приводит данные одного из своих источников: «Ежегодные расходы по проституции в Германии достигают 300—500 миллионов марок. Этой цифре можно противопоставить бюджет прусского правительства на всю его воспитательную систему: на нужды университетов, школ первой и второй ступени, всех технических и ремесленных институтов истрачено было в 1909 году немного меньше 200 миллионов марок».
Обитательницы большинства публичных домов находились чуть ли не в рабской зависимости от своих хозяев. Пропуская через себя до 50 клиентов в сутки, они тем не менее едва сводили концы с концами. Даже туалеты, которые они носили, не являлись их собственностью, а львиная доля заработка уходила на компенсацию проживания, питания и оплату элементарных потребностей. Режим таких заведений обыкновенно был весьма суров. Стены и массивные двери обивались войлоком, чтобы не были слышны звуки разыгрывавшихся оргий и крики страдающих жертв. Для привлечения клиентуры хозяева стремились регулярно обновлять состав33, привлекали не только экзотических негритянок, но и настоящих монстров с физическими и психическими аномалиями, нимфоманок, подростков и детей.
Малолетние пользовались особенным спросом, цены на них были так велики, что соблазненные материальной выгодой родители иногда сами торговали невинностью собственных детей. В других случаях сводники и содержатели прибегали к подкупу прислуги. В начале века в Бордо состоялся скандальный процесс: домашняя прислуга доктора Дельмона каждый вечер подпаивала хозяев снотворным и впускала растлителей в спальню к их детям — 12-летней девочке и 9-летнему мальчику. По свидетельству А. Бебеля, в 1890 г. в Будапеште была раскрыта компания состоятельных господ, сделавшая своими жертвами несколько тысяч девочек в возрасте от 12 до 15 лет. Детская проституция приобрела значительные масштабы. Юные парижские продавщицы цветов, «испорченные создания» подсаживались в наемные экипажи и на ходу выполняли прихоти седоков. В Лондоне не достигшие совершеннолетия девушки похищались и подвергались насилию массами. Злоупотребления такого рода были обнародованы на страницах «Пэлл-Мэлл газет»: девочки заманивались щедрыми посулами в глухие кварталы, запугивались, избивались, а затем передавались в тайные притоны. Когда невинных жертв не хватало, в ход пускалась откровенная спекуляция так называемыми заштопанными девственницами, т. е. девицами, у которых целостность гимена восстанавливали оперативным путем. Другую разновидность составляли «вечные девственницы», которые допускали все, кроме единственного освященного римско-католической церковью способа отношений.
Естественные отношения между полами переживали кризис. Еще во времена Второй империи (период правления Наполеона III, с 1852 по 1870 г.) в Париже существовал клуб гомосексуалистов «Алле де Вэвэ», членами которого являлись финансисты, сенаторы, аристократы и военные. Их «интимными друзьями» были драгуны — нижние чины полка имени императрицы Евгении и Гвардейской сотни императора, которые получали за свои услуги вознаграждения и богатые подарки. Следствие по делу «Алле де Вэвэ» быстро прекратили, ибо «процесс этот, кроме позора, ничего бы не принес и никого бы не исправил». Немалой притягательной силой для гомосексуалистов оставался Берлин: предполагалось, что в нем проживает не менее 30 000 лиц отклоняющегося поведения, существует около 40 гомосексуальных домов свиданий, от тысячи до двух тысяч мужчин занимаются гомосексуальной проституцией. А. Флекснер отмечал: «Я считаю Берлин главным центром этой формы проституции. На некоторых главных улицах имеются «бары», которые могут быть посещаемы исключительно женщинами и, наоборот, такие, в которые женщинам доступ запрещен; от времени до времени устраиваются большие гомосексуальные балы, посещаемые только лицами одного пола. Я видел такой бал, на котором присутствовало около 150 пар, исключительно мужчин». Гомосексуальные балы по форме ничем не отличались от общепринятых: отражаясь в многочисленных зеркалах, толпа разряженной публики выделывала замысловатые па и прохлаждалась в буфете напитками. Разница была небольшой, но принципиальной: партнершами выступали дюжие мужики и зеленые юнцы, переодетые в женское платье...
Век электричества вписал в историю однополой любви несколько ярких и драматических страниц. К таким именам гомосексуалистов прошлого, как Микеланджело, Шекспир, Бенвенуто Челлини, Байрон, Шелли прибавились новые и не менее громкие: Оскар Уайльд, П. И. Чайковский, Август Стриндберг, Уолт Уитмен, Марсель Пруст, Андре Жид, Жан Кокто, Сергей Дягилев, Михаил Кузмин... Палитра переживаний этих творчески высокоодаренных людей была сложна и противоречива. В них причудливо сочетались элементы мизогинии, стремления к одухотворенности, освобождения тела из-под власти инстинкта размножения и неодолимых влечений. Каждый по-своему старался приспособиться к окружающей действительности. Одни пытались подавить и скрыть свои страсти, другие — более или менее откровенно шли у них на поводу, для третьих — осознание собственной отверженности тяжким бременем ложилось и на судьбу, и на творчество. Психофизиологические отличия также были существенны. Наряду с классическими гомосексуалистами среди них встречались так называемые урнинги, отношения между которыми предполагали в первую очередь высокую степень духовной близости, а в сексуальном плане ограничивались взаимными манипуляциями с половыми органами. Отмечались случаи искренней влюбленности, сопровождавшиеся всем традиционным ритуалом ухаживания и даже завершавшиеся нелегальным «бракосочетанием». Но такие идиллии были сравнительно редки. В условиях жесткого общественного контроля гомосексуальные связи постоянно находились под угрозой разоблачения, неизбежно омрачались шантажом и вымогательством, приводили к крушению репутации и глубокому внутреннему кризису.
Индивидуальное своеобразие проявлений гомосексуальности находит выражение в конкретных исторических примерах. Оскар Уайльд, сын хирурга сэра Уильяма Уайльда, родился в Дублине в 1854 г. Там он окончил училище Святой Троицы, получил золотую медаль за успехи в занятиях греческим языком. Затем с отличием окончил колледж Святой Магдалены в Оксфорде, в 1878 г. получил ученую степень и в дальнейшем посвятил себя литературной деятельности. Признание и популярность пришли к Уайльду рано. Им написан философский роман «Портрет Дориана Грея», несколько блестящих комедий («Веер леди Уиндермир», «Идеальный муж», «Как важно быть серьезным»), драма «Саломея», в которой должна была играть сама Сара Бернар. В 1884 г. Уайльд обвенчался с мисс Ллойд, имел от этого брака двух сыновей. Воинствующий эстет и эпикуреец, редкостный остроумец, чьи ядовитые реплики с восторгом повторялись публикой, Уайльд едва ли не демонстративно чуждался общепринятой морали. Его вызывающий образ жизни — многочисленные похождения, неверность жене, близость к компании некоего Альфреда Тейлора, подозревавшегося в содержании тайного дома свиданий гомосексуалистов, — немало шокировал чопорных лондонцев. Уайльд поддерживал дружеские отношения с молодым лордом Альфредом Дугласом, сыном маркиза Куинсберри. Маркиз, справедливо полагая, что эта дружба кладет пятно на репутацию сына, жаждал скандала, публичного разоблачения дерзкого совратителя. Не слишком выбирая средства, он написал самые грубые и недвусмысленные оскорбления на визитной карточке и передал ее Уайльду через швейцара привилегированного клуба «Альбомарль». Тайное стало явным: все то, о чем ранее лишь шушукались по темным уголкам, всплыло наружу. Защищая свое имя и положение в обществе, писатель вынужден был обратиться в суд, обвинив маркиза в клевете.