Лики Японии
Шрифт:
Во время социологического обследования, проводившегося еще в шестидесятых годах, 66 процентов опрошенных прямо, без обиняков, ответили, что они не исповедуют никакой религии, правда, придерживаются ли они для вида какого-нибудь религиозного учения, их не спрашивали. 33 процента признали себя приверженцами одной религии. На вопрос, почему они исповедуют именно эту религию, из 33 процентов треть сослалась на семейные традиции, а еще треть призналась, что сама не знает почему.
Провозглашение догм и их горячее отстаивание (за исключением некоторых сект, влияние которых, правда, в последние годы значительно возросло) для Японии вообще нехарактерно, чего не скажешь о соблюдении отдельных культов и обрядов. Тут скорее следовало бы говорить о «нерелигиозной религиозности» японцев — противоречие, которое не столь безотносительно, как кажется на первый взгляд.
В Токио среди «гайдзинов» несколько лет назад рассказывали
Театр
Нет рукавов — нечем и трясти.
Молодые женщины, ежедневно выставляющие напоказ свои едва прикрытые прелести перед преимущественно мужской публикой на сцене расположенного в токийском районе Асакуса большого театра «Кокусай гэкидзё», в котором насчитывается более трех тысяч мест, или на рампах ночных клубов и кабаре в других кварталах столицы и городов, очевидно, даже не подозревают, что у них имеется праматерь — богиня Удзумэ. Они, вероятно, также ие знают, что первый, засвидетельствованный в японской литературе танец в обнаженном виде исполнялся отнюдь не для того, чтобы привести в замешательство представителей сильного пола, а с целью перехитрить представительницу прекрасного пола, а именно саму богиню солнца Аматэрасу. Дело в том, что в небесной обители произошло следующее.
Бог бури Сусаноо повел себя столь постыдно, совершал такие вопиющие непристойности, что его высокопоставленная сестра Аматэрасу, огорчившись и возмутившись, заперлась в небесной скальной пещере, после чего мир погрузился в глубокий мрак и на небо обрушились всевозможные бедствия. Никакие жертвоприношения, никакая мольба не могли выманить богиню из темницы, куда она добровольно себя заточила. Огромные ворота в скале оставались накрепко запертыми. Наконец кто-то решил позвать на помощь богиню Удзумэ. «Она принялась танцевать перед небесными воротами, от чего впала в такой экстаз, что обнажила свои груди и развязала даже набедренную повязку. Это вызвало у всех 800 божеств небесной обители громкий хохот», — говорится в 17-й главе «Кодзики». Безудержный хохот настолько возбудил любопытство богини солнца, что она решила приоткрыть ворота в скале и посмотреть, что же там происходит.
Имя богини Удзумэ, вероятно, означает женщину, которая во время религиозных празднеств играет и танцует. Сама богиня слывет прародительницей рода Сарумэ, который, как недвусмысленно подтверждают документы, вплоть до 955 года был при императорском дворе ответствен за ритуальные танцевальные представления. «Саругаку» — название одного из древнеяпонских театральных жанров. «Сару» в родовом имени Сарумэ и в слове «саругаку» — это, с одной стороны, «комедия, остроумная шутка и развлечение», а с другой — «обезьяна».
Таким образом, в Японии, как, вероятно, у всех народов мира, изобразительное искусство, то есть театр, во всех своих разнообразнейших жанрах уходит корнями в религию, ритуалы. Танец плодородия, называемый «самбасё», который еще сегодня исполняется во время многих синтоистских праздников, очевидно, восходит к танцу богини Удзумэ перед небесными скальными воротами. Танец «самбасё», представление «саругаку» и некоторые другие ранние японские театральные зрелища легли, в свою очередь, в основу двух профессиональных театральных жанров — ноо и кёгэн. Какими они были четыре-пять столетий назад, такими, по сути, остались и сегодня.
Основная тема кёгэн — человеческие слабости, которые подвергаются
Жанры кёгэн и ноо тесно взаимосвязаны, хотя и сильно отличаются друг от друга, и ни один актер кёгэ-на не смог бы играть в пьесе ноо, и наоборот. В этом единство противоположностей.
«Зять на пароме» — так называется одна из популярных пьес кёгэна. Приведем вкратце ее содержание. Паромщик уже готов отчалить от берега, как неожиданно появляется молодой человек, желающий переправиться на противоположный берег, чтобы впервые нанести визит будущим теще и тестю. После небольшой перепалки стороны приходят к соглашению. Молодой человек, похоже, прибыл из столицы, думает паромщик, значит, в большом кувшине у него доброе вино. Уж очень не терпится паромщику хоть глоток хлебнуть из кувшина. Глоток, пожалуй, можно, соглашается молодой человек. Однако этим дело не ограничивается, и, когда они достигают другого берега, кувшин оказывается пуст, а паромщик сильно навеселе. К концу переправы паромщик догадывается, что молодой человек спешит в гости именно к нему. Вернувшись домой, он рассказывает обо всем жене. Оба растеряны. «Ты должен сбрить бороду, чтобы будущий зять не узнал в тебе паромщика», — советует жена. Повод пришелся как нельзя кстати, ибо ей давно надоела мужнина борода. Сначала он протестует, но вскоре под натиском убедительных аргументов жены соглашается, но хитрость напрасна: зять сразу узнает в безбородом тесте паромщика, который просит у него прощения за то, что опустошил кувшин. Его, разумеется, прощают, и пьеса заканчивается веселыми песнями и танцами.
Подобным образом, при очень большом тематическом разнообразии, построена любая пьеса кёгэн. Она развлекает, наводит порой на размышления, но никогда не переносит зрителя в потусторонний мир, а отражает реальную действительность. Пьесы ноо, наоборот, наполнены игрой фантазии, действие их проходит вне пространства и времени; они держатся на огромном внутреннем напряжении и требуют как от зрителя, так и or актера максимальной сосредоточенности.
Музыканты — три барабанщика и флейтист — занимают свои места перед «зеркальным помостом», то есть на выступающей в зрительный зал сцене с нарисованной на ее задней стене стилизованной сосной; певцы небольшого хора усаживаются на коленях по правую сторону сцены. Раздается несколько ударов в барабаны, после чего мелодию ведет флейта. Размеренным шагом в пышном костюме из левого бокового прохода появляется актер. В пьесе «Небесный барабан», считающейся одной из лучших произведений ноо, — это посланец правителя. Создается впечатление, что короткий путь, который ему пришлось проложить до сцены, бесконечен. Затем он рассказывает как бы предысторию самой пьесы. В далеком краю живет человек по имени Охаку. Когда его жена забеременела, ей приснилось, будто с неба упал барабан. Поэтому родившегося сына они назвали Тэнко — «Небесный барабан». Когда Тэнко еще ребенком впервые ударил в барабан, раздались поистине волшебные звуки. Об этом стало известно правителю, и он тут же приказал доставить барабан во дворец. Но Тэнко схватил свой любимый барабан и убежал с ним в горы. Вскоре коварные слуги выследили его и утопили в реке. Барабан же, который был отдан правителю, оставался немым, кто бы в него ни ударял. Неужели в барабан переселилась душа мальчика? — подумал правитель и, чтобы выведать тайну, приказал доставить во дворец Охаку — отца мальчика.
На сцене появляется отец, выслушивает приказ правителя, который ему читает посланник, и следует за ним, уверенный в том, что непослушание сына будет стоить жизни и ему. Многое обдумывает престарелый отец по дороге в далекую столицу, о чем повествует хор. Когда старик наконец прибывает во дворец, его просят ударить в барабан. Он медлит, но все же соглашается взять барабанные палочки, так как надеется, что, если барабан зазвучит, это сблизит его с погибшим сыном. Весь во власти воспоминаний, глубоко опечаленный смертью сына, отец оплакивает его судьбу, а заодно и свою. Так как у него не хватает сил самому рассказать о своем горе, ему помогает хор. Напряжение нарастает. Отец смотрит на барабан и наконец решается ударить в него. Раздается чудесный звук, который заполняет все вокруг, — словно это ответ сына на немой призыв отца.