Ликвидация. Книга первая

Поярков Алексей Владимирович

Дежурный лейтенант, прохаживавшийся вдоль коридора, сразу узнал в арестованном, которого вели два сержанта конвойных войск МВД, известного всей Одессе Давида Марковича Гоцмана. Правда, выглядел он весьма непривычно и даже странно — чисто выбритый, в белом кителе с подполковничьими погонами, синих форменных брюках, заправленных в начищенные сапоги. Да и шел он, взяв руки назад, как больше пристало ходить его клиентам. Но лейтенант недаром служил в органах государственной безопасности. Он знал, что ничему в этом мире удивляться не следует. Сегодня человек предатель, а завтра, глядишь, и герой. А бывает наоборот,

и еще как бывает. Наглядный пример тому, видимо, был сейчас у него перед глазами. Органы зря никого не трогают — это лейтенанту было известно очень хорошо. Если бы дела обстояли иначе, он, вероятно, избрал бы для себя другой род занятий…

Проводив Гоцмана ничего не выражающим взглядом, дежурный офицер вновь принялся мерить шагами бескрайний коридор…

— Китель форменный милицейский! — выкрикивали обыскивающие, встряхивая снятые с Гоцмана вещи. — На кителе знак «Заслуженный работник НКВД», три нашивки за ранения и орденские колодки…

— Брюки форменные с кантом…

— Сапоги хромовые — пара…

— Пепельница. Карманная. С пеплом!

— Удостоверение сотрудника уголовного розыска…

— Спички, неполный коробок…

— Папиросы «Сальве»… не пиши.

Гоцман усмехнулся, проводив глазами исчезающую в чужом кармане пачку. Кречетовская «Герцеговина» давно закончилась, а то радость серого человечка в штатском была бы еще большей…

Параллельно его осматривал врач. Совсем не похожий на Арсенина, думал Гоцман. Разные бывают врачи. Здесь был врач звероватого вида, плотный, с седым ежиком, пустыми глазами. А ведь завтра придет домой и будет внуков на коленях качать… И будет рассказывать им, что нужно быть добрыми, справедливыми и честными. А внуки повырастают и всем расскажут, какой замечательный у них был дедушка…

— Под правым соском — два шрама. Пулевые, — диктовал врач писарю. — Повернулись… Та-ак. Со спины — выходные отверстия. В районе поясницы — резаные шрамы… Ножевые?

— А я помню? — пожал плечами Гоцман. Он действительно не помнил.

— Не суть важно, — равнодушно подытожил врач. — Трусы спускаем.

Одесское областное управление МГБ помещалось в доме номер 12 по улице Бебеля. Во время оккупации его помещения занимала румынская сигуранца, до войны — еврейская школа рабочей молодежи, сокращенно Еврабмол, и обычные коммуналки. Кабинет, в который конвоиры привели Давида, в прежней жизни был комнатой, обитателям которой соседи наверняка завидовали — в ней, в отличие от других, был даже выходивший на двор балкон, огражденный красивой кованой решеткой…

Гоцман хорошо знал, как неприятно человеку, когда ему в глаза направляют яркую лампу. Мысли невольно путаются, чувствуешь себя словно зверь в клетке. И еще режет глаза, больно режет глаза… Он прищурился, силясь разглядеть за световой завесой майора Максименко. Но разглядел только его сильные руки, игравшие ручкой, смутно — портрет над его креслом.

— Ну что, поехали? — весело осведомился следователь, раскладывая перед собой листы протокола. — Имя, отчество, место рождения и тэ дэ…

— Гоцман Давид Маркович, 1905-й, Одесса, — со вздохом, монотонно заговорил Гоцман. На миг ему стало странно — давненько не приходилось так вот говорить о себе. — Член ВКП(б) с 1942 года. Отец — рабочий порта, мать… Писать-то будете? — добавил он, разглядев, что Максименко не заполняет протокол.

—

Успеется, — обронил тот и буднично добавил: — Кто еще состоит в заговоре?

— В каком заговоре? — От удивления Гоцман приподнялся на табурете.

— А какой бывает заговор? — весело поинтересовался Максименко.

— Бывает — от сглазу, от несчастной любви, — пожал плечами Гоцман. — Бывает…

— Это в твоей прошлой жизни. — Максименко нагнул лампу так, чтобы Гоцману стала видна его ехидно улыбающаяся физиономия. — А теперь один будет заговор — антисоветский…

Следователь неспешно встал, обошел стол. Улыбка с его лица пропала. Гоцман машинально взглянул на одинокую цветную колодку на майорском кителе. «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Даже выслужной «За боевые заслуги» нет, значит, меньше десяти лет в строю… Негусто пока, но ничего, дело наживное. И туфли у него чудные, штатские, из светлой кожи. Видно, сапоги следователю жмут, и на время работы он переобувается…

— Материала у нас на тебя, Гоцман… И главное, одно к одному: друг— карманник, сосед — вор, посещал сходку, договаривался с ворами, покрывал их… Ну, не сука ли ты, Гоцман?.. — Максименко наклонился к арестованному. — И этого мало! Ты еще маршала-победителя с фашистами сравниваешь! Да тебя расстрелять за это мало… Да нет, чего тут расстрелять — сейчас урановые рудники есть. Ты сначала на Родину погорбатишься всласть, Гоцман, а уж потом…

Он непроизвольно запнулся — Гоцман молча, тяжело смотрел на него. На лице Максименко появилась неуверенная улыбка, быстро перешедшая в дробный хохоток. Он коротко размахнулся и от души ударил Гоцмана по лицу.

Арестованный упал с табурета на пол. Максименко несколько раз пнул его острым носком туфли. Отдуваясь, присел на корточки и примирительно похлопал по плечу:

— Ну, прости, прости. Не сдержался…

Увидев, что Гоцман поворачивает к нему лицо, майор коротким точным ударом разбил ему нос. Брезгливо вытирая костяшки пальцев, поднялся.

— Ну, что скажешь?

Гоцман медленно вытер с разбитого лица кровь, протянул руку к туфлям Максименко и, прежде чем тот успел отскочить, провел окровавленными пальцами на гладкой светлой коже пять уродливых бордовых полос.

— Шикарные у вас штиблеты, гражданин следователь…

Камера давно спала, когда его впихнули в тесное пространство, наполненное душным запахом давно немытых тел, несвежей одежды, прокисшей еды, параши, всхлипами, стонами и бормотанием спящих людей. И только несколько человек, сидевших на лучшем месте — на нарах у окна, — играли в карты, время от времени обмениваясь непонятными постороннему замечаниями.

Увидев, кого привели в камеру, один из шестерок, следивших за игрой паханов, с радостной улыбкой двинулся к Гоцману:

— Ой-ой-ой… Кого ж я вижу… Неужели шо-то сдохло в нашем лесу и доблестные органы правосудия взялись за настоящее дело? Наше почтение гражданину начальничку… И на чем же ж мы прокололись? Шо такое нам интересное крутят, хотелось бы знать? Шо-нибудь интеллигэнтное типа 58 дробь 10, шоб уж не меньше десятки?..

Гоцман молчал, глядя в наглую физиономию шестерки. Тот протянул руку к кителю, к знаку «Заслуженный работник НКВД», и тут же дико взвизгнул на всю тюрьму: стальные пальцы Давида, перехватив руку, нажали на болевую точку.