Ликвидация. Книга первая
Шрифт:
Кречетов неторопливо подошел к Гоцману, неподвижно глядящему вслед Норе.
— Видал? Утесов приезжает…
— Д-да-а… — не слыша его, покачал головой Гоцман.
— Одеваться-то будешь? — усмехнулся Кречетов. — Или так поедешь?..
Из арки, пятясь, задним ходом выехал «Виллис».
— Напомни, шоб по пути остановились, я папирос куплю, — хмуро бросил Давид, поворачиваясь.
— Отобрали? — догадался майор. — У меня «Дели» есть… Держи вот.
В распахнутое настежь окно кабинета Омельянчука врывался по-летнему радостный щебет птиц. Звенели трамваи. Гоцман, с залепленным свежим пластырем носом,
— Приезжает Утесов… Сегодня вечером выступит в опере. Но нам с той радости, Дава, одни убытки. Через час откроются кассы театра. Будет навал… Так что хватай хлопцев и бежи туда. Проследи за беспорядками. Вечером концерт, билет дадим… Вот… А лучше не ходи, — не в лад собственным словам вздохнул он. — Пластинку послушай…
Омельянчук замер посреди кабинета, засунув руки в карманы и хмуро глядя на Гоцмана.
— Ты чего, Андрей Остапыч? — вынырнул тот наконец из своих мыслей.
— А шо? — встрепенулся начальник УГРО.
— Вид у тебя лимонный.
— Так за тебя ж переживал! — вскинулся Омельянчук. — С утра вон Виталий Егорыч с Якименкой мне всю холку за тебя взмылили. Аж до кости! Бежи, говорят, Андрей Остапыч, стучи во все колокола… А я ж шо?.. Жуков на заседании как рявкнул на начупра МГБ — освободить немедленно!..
Он засмеялся, но как-то криво, ненатурально. Уголовникам, которые на допросах смеялись таким же фальшивым смехом, Гоцман ни в жизнь не верил. Впрочем, Омельянчук быстро умолк и снова помрачнел.
— А шо еще?
— Ваську твоего Соболя в подсобное хозяйство сплавил, — с виду беззаботно обронил Омельянчук. — На всякий случай. К вечеру будет… Тишака еще не видел?.. Ему из центральной картотеки за Радзакиса ответили… Статьи обычные, ничего особливого: вооруженный грабеж, нападения с целью ограбления… Первая ходка в двадцать седьмом году. В сорок третьем выдернут с зоны на фронт, через полгода комиссован по ранению. Тут же сел снова по 152-й, развращение малолетних… Дали пять лет, два с половиной отсидел, вышел по амнистии «семь-восемь». Устроился шоферить в инкассацию. Словом, биография вроде богатая, а уцепиться так и не за что… Э-э… По Филимонову-Живчику тоже пришло. Ну, тут пацан посерьезнее — убийства еще до войны, побеги…
Гоцман продолжал пристально смотреть на шефа. Омельянчук замычал утесовскую песенку, повернулся к своему столу, открыл чернильницу, заглянул в нее, перевернул на перекидном календаре очередной листок, крепко подергал себя за правый ус…
— Да! — внезапно вскинулся он. — Арсенин тебя нашел?
— Зачем?
— Марку сегодня операцию делают.
— Да ты шо? — подался вперед Гоцман. — Когда?!
— Звонили в госпиталь, в Москву! — радостно зачастил Омельянчук. — Аж два раза! Они говорят, к вечеру звоните! Ну, все, иди!.. Дуй до театра, там уже кассы открывают!
— Андрей Остапыч, так шо… — произнес Гоцман, поднимаясь, но Омельянчук замахал на него руками, словно выгоняя гусей:
— Иди-иди!.. Иди!..
Когда за Гоцманом закрылась дверь, Омельянчук с шумом выдохнул воздух. Набулькал из графина полный
На воровской малине, что размещалась в прекрасном одесском переулке, названном именем лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи Маяковского, Чекан расчесывал перед зеркалом волосы. По привычке тронул пальцами шрам у виска, одернул гимнастерку и невольно скрипнул зубами от боли в раненой руке. Повернулся к посвистывавшему за спиной Толе Живчику.
— Так что за операция?
— Не знаю, — пожал плечами Живчик. — Сказали, срочно.
— «Срочно»! — проворчал Чекан. — Премся средь бела дня, а у меня даже ксивы нету.
— Штехель обещал — к вечеру будет.
Чекан подошел вплотную к Толе, заглянул в его наглые, блеклые, ничего не выражающие глаза.
— Объясни мне, Толя, как получилось, что два честных вора ходят на коротком поводке у какого-то Академика. А?
— А мне, Чекан, с поводком спокойнее, — отозвался Живчик. — Думать меньше… А вы ж вроде с Академиком кореша были, разве нет?
— Так мы с тобой тоже были…
Не закончив фразу, Чекан рывком извлек из-за пояса «парабеллум», выщелкнул обойму, вставил обратно. Живчик спокойно поднял вверх ладони, показывая, что они пусты.
— Где Ида, Живчик?
— Не знаю, — быстро ответил тот. — Ей-богу.
— Толя!..
— Ну, не знаю.
— А кто знает?
— Штехель. Ты у него спроси.
— Я спрошу, — невнятно пообещал Чекан. — По полной!
Он сунул пистолет за пояс, взял полотенце и быстро, умело прошелся по всем местам в комнате, где могли остаться его отпечатки. Дождавшись, пока он отвернется, Живчик быстро выхватил из кармана свой «вальтер» и спрятал его за спину.
— Волыну засунь обратно, — не оборачиваясь, приказал Чекан.
Живчик спешно спрятал пистолет снова в карман, широко улыбнулся подельнику. Чекан пару секунд тяжело смотрел на него, потом бросил:
— Ладно. Пошли.
Глава четырнадцатая
Что в УГРО что-то затевается, Гоцман понял, как только увидел двух лейтенантов МГБ, тащивших по коридору толстые стопки картонных папок. Следом шел третий — конвоир с расстегнутой кобурой. Давида так удивило это зрелище, что он даже головой покрутил, рукой с зажатыми в ней билетами на концерт по лбу постучал. Может, от побоев Максименко что сдвинулось?.. С каких это пор личные дела одесских уголовников так спокойно носят по коридору, да еще стопками, да еще посторонние люди?..
В его кабинете также царил хаос. Все члены опергруппы Гоцмана в разнообразных позах расположились кто где и были заняты крайне интересным делом — распределением серых папок с личными делами по буквам. Руководил работой полуседой майор в очках — начальник картотеки УГРО.
— Строго по буквочкам! — приговаривал он. — Не путаем! Строго по буквочкам…
— А шо это здесь МГБ делает? — осведомился Гоцман с порога.
— То УВКР, Давид Маркович, — уточнил с полу Якименко, — контрразведка округа… А это… — он обвел руками происходящее, — это по приказу Андрея Остапыча нам приволокли почти всю картотеку. Сказали, бикицер, отберите самых кто в авторитете и особо опасных. Забрали их дела и унесли.