Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Книга 1, Книга 2, Книга 3. Самая полная версия
Шрифт:
Разговор с протоиреем, борющимся за души наши, за каждого из нас, которого я считаю своим духовным отцом, состоялся для выяснения лишь одного вопроса – нужна ли книга и писать ли её? Батюшка, с присущей ему уверенностью и твёрдостью в голосе, нисколько не раздумывая, благословил с настоянием, что написанное в ней не должно быть бахвальством, но покаянием. Ну что же, продолжим с Богом.
Страх, о котором я говорил на этой странице – не есть страх постоянный, и преследующий, он не появляется перед тем, как вы раздумываете, сделать это или нет, зная, что делать нельзя. Можно знать наизусть Уголовный Кодекс и совершать преступления без страха и упрёка, можно сказать «нет», зная заранее, что это грозит тяжёлым наказанием, можно изменить супруге, совершенно не боясь ничего, но понимая, что в случае раскрывшейся измены будут неприятности, которых не хотелось бы и которых даже опасаешься. То, о чём говорю я, – не предупреждение, основанное на понимании запрета, и не
Это не «красная лампочка» одного из рефлексов, но то, что описать и выразить возможно лишь приблизительно, и то, как последствие воздействия на физиологию и эмоции. Именно подобная вспышка такого состояния моментально обезвоживает даже тех людей, которые в жизни своей ничего не боялись и всегда шли наперекор всему, что было пределами, границами и запретами. Подобное состояние охватывает даже людей, психологически нездоровых и не имеющих чувства самосохранения. Если сравнить с детскими впечатлениями, то, зачастую, это то, что не пускает маленького человечка совершать что-либо, опасное его здоровью или жизни. Это можно сравнить с боязнью преодоления ребёнком дошкольного возраста запрета отца, хотя тот не то что не лупил его ни разу, но даже не прикрикнул. Это не боязнь наказания, но ужас преступить составленный когда-то, в древние времена, «Завет», который есть Договор. Этот не страх, но ужас, может внушить лишь Тот, Кто подписал его с другой стороны, относительно человека, ставящего вторую подпись.
Каждый из нас претерпевал подобное. Я говорю не только об убийстве, нужно только покопаться в себе и вспомнить. И тогда вы поймёте, что это далеко от страха перед смертью или от страха перед болью, потому что и то, и другое для человека, долго находящегося на грани с ними, перестаёт быть пугающим. А значит – они временны и преодолимы. То же, о чём говорю я, преодолеть невозможно, оно отступает само, как бы уступая – «попуская» возможность войти в дверь, где живут новые искушения и испытания, близнецы-братья «ящика Пандоры», притягивающего каждого из нас.
Страх же обычный, затаённый где-то глубоко в подсознании, как катализатор, лишь детонирует взрыв адреналина, но не сжигает. Он даёт понять, где сказанное или сделанное опасно, а где нет. Ваши размышления и анализ приводят к нему не сразу, а через выводы, с утыканием в тупик безвыходности. А выход есть, всегда есть, даже, как минимум, два. Но один из них никогда никого не устроит, потому что неудобен, нежелателен, потому что это конец всему, чего добивался, а второй как раз, скорее всего, все устроит, но будет за границей морали – таково неудобство двойственности выхода в случае, когда судьба делает вам предложение, от которого вы, что называется, не сможете отказаться. Однажды испуганно остановившись перед этой развилкой, вы интуитивно будете вытаскивать эту точку стояния из глубин своего разума, уже заранее зная ответ.
«Идти», со страхом или против него, но не убегая, не отталкивая, и не отстраняясь от этой сущности, может только сильный человек, остальные бегут «от» и никогда не убегают, потому что он поселяется внутри нас. А как убежать от себя? Пытаясь же локализовать его, то есть часть себя, можно раздвоиться. В любом случае, нужно бороться.
Мне было иногда страшно, но, так или иначе, принятые решения и их воплощение в жизнь были ничем иным, как противостоянием ему и своим слабостям. Стоило один раз уступить, и приходилось начинать заново. И ни в коем случае нельзя лгать себе, я всё время подмечал, что это уменьшает шансы. Стоило убедить себя, что ничего не угрожает моим близким, и ошибка была неминуема. Стоило предположить, что ты сильнее, и отрезвляющий ушат был гарантирован с последующим рогом изобилия помоев. Подумав, что тебе самому ничего не грозит, ты подписываешь себе приговор. От этого может удержать только где-то в глубине тебя живущий, но лишь иногда появляющийся страх, в виде всплесков интуиции, и жёсткая самодисциплина, подстёгиваемая ежедневными мотивами и объяснениями самому себе. Вспомним фразу: «Сегодня я умру», – с которой самураи начинали каждый день, и неважно, верили они в это или нет, но так они действительно готовили себя к смерти, а то и стремились к ней в священной службе сюзерену. То есть страх конца был преодолён ещё в зачатии, до возможного его появления, и всё вместе упраздняло возможность ошибки.
Идеальное состояние жизни – со спрятавшимся страхом, которого вы и не чувствуете, но который подсказывает, что затишье или долгое спокойствие – не к добру, и, вместо того, чтобы наслаждаться и успокоиться, вы, напрягая себя, если не предпринимаете, то, по крайней мере, чувствуете необходимость контрмер. Хотя… никого не видите и ничего не слышите. Может быть, потому что пустота – это неизвестность, а нет ничего другого, более тяжело переносимого человеком. И, наоборот, в постоянном, ненадёжном, врождённом, опасном окружении страх отступает дальше – некогда бояться, и совсем невозможно, когда противник уже перед тобой.
Однажды, когда прошло уже больше года, как моя семья жила на новой квартире, принадлежавшей ранее матери Григория, далеко после происшествия с шурином и его смерти, вдруг позвонила супруга, а было около двух часов ночи, и с плачем рассказала о «налёте» участкового с несколькими милиционерами. Вели они себя вызывающе, были нетрезвы и хамоваты. Один из них позволил себе даже толкнуть её и наорать на ребёнка. Тогда не было ни одной причины относиться к жене и сыну таким образом, пришедшие ничего не могли знать обо мне, а во всём подъезде это была самая спокойная квартира. Их счастье, что через час в опорном пункте никого не было, но, скорее, больше моё! Понятны не случайность происшедшего, тем более, что ни одного вопроса, по сути, задано не было, а весь бардак, устроенный ими, был не для острастки женщины и мальчика, и не ради их унижения, а для воздействия на меня. Как я понял, Гриша почувствовал лишнюю мою свободу в мыслях и суждениях, а также сомнения по поводу нахождения меня в розыске, хотя многословен я не был, напротив, всегда осторожен.
Чьи-то слова или просто предположение, возможно, его жены или водителя, а может, и его чётко действующая интуиция, никогда ему не изменявшая, подсказали ему мои настоящие чувства или хотя бы их возможность. И старый страх за них, Ольгу и Илью, дороже которых у меня пока никого не было, всколыхнул желание обороняться, а обороняться я привык, наступая! Взвесив всё, стало понятно, что сейчас непосредственно что-либо предпринять невозможно, необходимо сделать вид озадаченного и прибегнуть к помощи человека, который всё это задумал, то есть Гусятинскому, и который, наверное, очень ждал моего к нему обращения. Что я и сделал, чуть ли не брызгая слюной, посылая проклятья в сторону угрожавших и обидевших жену и ребёнка, и буквально требуя разрешения на ответную акцию, которую я якобы уже разработал. Чувствовалась радость шефа, не ошибшегося в своём ожидании и гордившегося своим гением, хоть и немного струхнувшего от моей решительности – не переборщил ли? Дав клятвенное заверение, что во всём разберётся сам, он запретил мне рисковать ради такого пустякового вопроса.
Участковые заявились второй раз, но, испугавшись жёсткого отпора со стороны приехавшего в гости отца, пожилого человека, но с боевым прошлым, быстро ретировались. К моему удивлению, это были другие люди, тоже в погонах, но смысл их появления был прежний. Они пригрозили тем, что всё знают, и были таковы. Что всё? На том их визиты и закончились, оставалось только ждать, а ждать я умею.
Тем временем многое менялось, видно, тюремное заключение, хоть и короткое, возымело своё действие, и Григорий решил перебазироваться в Киев. Вряд ли это являлось попыткой захвата новых территорий, скорее, перенесение базы для создания новой, с новым комплектом личного состава, при том, что старый требовалось уничтожить, и начинать нужно было с головы – Пылёвых, они многое знали, на многое были обижены и не получали желаемого. Не буду вдаваться в подробности, они много где описаны, да и не столь интересны. Но Украина не приносила никаких дивидендов, а лишь растраты, суля только их увеличение, причём были они наполовину, так сказать, представительскими. Глава клана позволял себе проигрывать по 10–20 тысяч за ночь в казино и окружал себя всеми самыми фешенебельными и дорогими, на тот период, атрибутами. Из общих денег группировки около миллиона ушло на постройку виллы на Тенерифе – для того времени просто огромная сумма. Бывший «сиделец» ускорился и взмыл над всеми, возомнив о себе, как о великом.
Пылёвы пытались сначала остановить, а впоследствии – хотя бы притормозить этот процесс. Олег даже устроил мнимое покушение на себя, но простреленная машина не произвела на Гусятинского никакого впечатления и, тем более, не испугала. Скорее всего, он догадался о фальшивости преподнесённого ему, и единственным последствием стал грандскандал среди троицы, что закончилось удалением младшего брата и его людей как главу охраны «тела», и постепенным расхождением интересов, уже на виду у всех.
Место начальника безопасности Гриши занял Юра «Усатый» (Бачурин), с «лианозовскими» и «климовскими», что не могло меня не беспокоить. Я понимал, что время «Ч» наступает, причём не приближаясь в ожидании, а именно идя в атаку, которую нужно не отбить, но предупредить своим наступлением. Как мог, готовился, хотя всё для рывка и, в общем, чего угодно, было давно: документы, деньги, оружие, маленький домик в отдалённой губернии и, конечно, машина и связь. Заранее продумал возможность контроля ситуации и получения информации о ней через доверенного человека в окружении Пылёвых. Единственное, что пока было непонятно, как к возможному исчезновению отнесётся моя семья, жена и сын – ведь придётся обрубить их общение с родственниками. И какова будет разлука с девушкой, которая всё больше и больше занимала моё сердце? Но последнее было уже делом выбора охлаждённого рассудка, хотя я нигде ещё не вычитал, как можно остудить пламя пожара, бушующего в душе.