Лила, Лила
Шрифт:
Прежде всего Давиду бросилось в глаза множество пустых стульев, и он не мог понять, что при этом чувствует – разочарование или облегчение. Потом он заметил Ральфа Гранда. Тот стоял прислонясь к книжному стеллажу, с насмешливой улыбкой на губах. Давид быстро отвел взгляд.
Передний ряд пустовал, там сидела одна-единственная старая дама, которая смотрела на Давида с такой доброй улыбкой, что у него едва не подкосились колени. Тут он вдруг сообразил, что ему не сказали, надо ли сразу сесть или стоя ждать, пока г-жа Грабер произнесет вступительную речь – «не беспокойтесь, она совсем короткая».
Г-жа Грабер приветствовала собравшихся и поблагодарила их за то, что, несмотря на прекрасную погоду, они все-таки пришли сюда. И ей особенно радостно сознавать, что именно она удостоилась чести представить этого многообещающего молодого человека и его дебютное произведение. Кроме того, она рада сообщить, что по окончании – благодаря щедрости издательства «Кубнер» – состоится скромный фуршет, на который приглашаются все присутствущие. И наконец, пользуясь случаем, она хотела бы обратить внимание собравшихся на следующее мероприятие: известный актер Рууд Мартене будет читать сцены из пьесы Вольфганга Борхерта «Там, за дверью». Ну а теперь она предоставляет слово Давиду Керну.
Чьи-то громкие хлопки вызвали жидкие аплодисменты публики. Давид заметил, что первой захлопала Карин Колер. Рядом с нею сидела Мари. Сердце у Давида на миг замерло. Он сел и открыл книгу на первой закладке.
Кондитерская «Штаубер» находилась совсем близко от катка, потому Петер и предложил пойти туда. Она славилась на весь город большущими ореховыми рожками, которые весьма привлекали конькобежцев. Хотя владельцу закусочной при катке очень не правилось, что народ приносит еду с собой.
Давид прочитал этот абзац, ни разу не переведя дух. И теперь глубоко вдохнул. Но получился какой-то судорожный всхлип. Ему почудилось, что кто-то сдавленно хихикнул, однако он заставил себя читать дальше.
Петер пришел на пятнадцать минут раньше. Хотел непременно занять хороший столик, не у окна, где ты выставлен на всеобщее обозрение, как торт на витрине.
– Громче! – крикнули из задних рядов, где сидело большинство публики. Почему эти кретины не сели поближе? – мелькнуло в голове у Давида. Он попробовал читать громче.
Миновало уже пять минут, а он по-прежнему сидел в одиночестве, со стаканом холодного гоголь-моголя, который пришлось заказать.
Сейчас, очень скоро, будет слово «рандеву», на котором он спотыкался на всех репетициях. РАН-ДЕ-ВУ, РАН-ДЕ-ВУ, неужели нет слова попроще?
«Здесь не разрешается просто греться, ничего не заказывая», – сердито сказала ему официантка в при… в кружевной заколке, извините.
«Кружевная наколка» никогда трудности не составляла.
«Здесь не разрешается просто греться, ничего не заказывая», – сердито сказала ему официантка в кружев-ной на-кол-ке, похожей намажетку… манжетку от торта, когда он в третий раз сообщил, что пока ждет.
Что, если она не придет? На первое же РАН-ДЕ-ВУ?
Уфф.
Вполне возможно. Ведь согласилась она не сразу. Сказала, что должна подумать. А потом он стоял у бортика и смотрел, как она вместе с хихикающими подружками скользит мимо, круг за кругом. Только когда он, чувствуя себя полным дураком, сел на скамейку и стал снимать коньки, она крикнула ему: «Ладно, приду!»
Смотреть на публику, время от времени смотреть на публику, внушала ему Мари в ходе репетиций. Задержав палец на «Ладно, приду!», Давид оторвал взгляд от страницы и увидел, как одна из женщин наклонилась к своей соседке и что-то ей шепнула. Он стал читать дальше.
И все. Просто: «Ладно, приду!» Может, она вовсе не имела в виду, что обязательно придет. Может, ему надо было еще раз уточнить время и место. Может, она решила, что он не так уж заинтересован.
Что та женщина сказала своей соседке? Наверняка что-то нелестное.
– Громче! – Опять тот же голос.
И тут он увидел ее: она вошла с улицы, огляделась и через круглую арку дверного проема направилась в зал. На шее у нее висела кроличья муфточка, а на левом плече – коньки с белыми вязаными чехлами на лезвиях. Он встал, она подошла, протянула мягкую ручку, теплую от кроличьего меха. Щеки у нее горели румянцем, она слегка запыхалась.
– Извини, прозевала трамвай.
Она расстегнула пальто, села.
– Давай я повешу пальто, – предложил он.
– Нет, я только на минутку, вообще-то мне нельзя было приходить.
– Почему нельзя?
Она закатила глаза.
– Родители.
Тут оно и случилось. Давид вдруг увидел себя со стороны. Как он сидит, склонясь над этим столиком, и непомерно громким голосом читает текст, который вообще-то надо читать очень тихо.
Она тоже заказала гоголь-моголь. Он до сих пор воочию видел, как после первого глотка на верхней губе осталась тонкая полосочка пены, которую она нарочно слизнула не сразу.
Он почувствовал, что голос вот-вот откажет. Покосился на стакан с водой. Но когда хотел как бы невзначай протянуть к нему руку, заметил, что пальцы дрожат. Если он возьмет полный стакан, то половину расплещет. Откашлялся и стал читать дальше.
Она все-таки задержалась. Рассказывала ему о своей жизни, о родителях, о школе, о музыке, которая ей нравится. Потом неожиданно замолчала на полуслове, глазами сделала ему знак, которого он не понял, встала и ушла. Петер остался сидеть, в полном недоумении. Только теперь он обратил внимание на двух женщин, устроившихся за соседним столиком. Одна из них проводила Лилу взглядом. Потом наклонилась к спутнице и что-то тихо ей сказала. Обе уставились на него. Петер жестом подозвал официантку, расплатился. Перед уходом медленно допил оставленный Лилой гоголь-моголь. С той же стороны, с какой пила она.