Лила, Лила
Шрифт:
– Что я читаю? Отрывки из книги? Ни за что!
– Как хочешь. По-моему, «Эскина» очень даже подходит.
Давид задумался. Потом решительно мотнул головой.
– Презентация на рабочем месте окончательно сделает из меня пишущего официанта.
На это Мари не нашла что сказать.
18
Окна в комнате не было, а то бы Давид вылез наружу. Единственный выход – дверь, ведущая прямиком в книжный магазин. По другим стенам до самого потолка – стеллажи с книгами, издательскими проспектами, картотечными ящиками,
Давид сидел на складном стуле, сжимая в руках свою книгу. Надо было все ж таки согласиться с Мари и устроить презентацию в одном из тех мест, где происходит действие «Лилы». Например, в зоопарке. Или в Оленьем парке. Тогда бы он в случае чего мог удрать. Но, успешно отбившись от «Эскины», он предоставил выбор места Карин Колер. А она сказала: «Я не очень хорошо знаю ваш город, но торговый представитель по вашему региону считает, что презентацию нужно устроить в узком кругу, так сказать в семейной обстановке. И он предложил книжный магазин госпожи Грабер. Вы его знаете?»
Давид не знал этого книжного магазина, а теперь вот сидел там и ждал, что вот сию минуту дверь откроется, его выведут и он будет читать страницы шестнадцать – двадцать один и сто сорок два – сто сорок девять.
По поводу чтения у них возникли споры. Сначала Давид наотрез отказался: мол, ни строчки читать не стану. Но во время одной из поездок во Франкфурт размяк, дал себя уговорить. Если честно, то Карин Колер – теперь он называл ее просто Карин, но на «вы», – Карин уговорила его очень быстро.
Что он мог ей возразить? Да практически ничего. И что касается гостиницы, он сдался, уже когда они шли от вокзала к автостоянке. Хотя, по настоянию Мари, послал Карин по электронной почте письмо, в котором выразил желание остановиться в гостинице. Пожалуй, несколько завуалированно, но выразил: «Встречать меня не надо, я могу поехать прямо в гостиницу, если Вы сообщите мне адрес». Вот так он написал – в общем, вполне однозначно.
По дороге к машине она объяснила ему: «Франкфурт – город ярмарочный, и гостиницы большей частью переполнены, все номера бронируются заранее. Ничего страшного, если вы опять переночуете у меня, тем более что вы там уже все знаете, а?»
Они еще и до квартиры не доехали, а она успела подвести его к тому, что он уже «в принципе» не возражал против короткого чтения. Только насчет самих отрывков оказал упорное сопротивление. И даже добился успеха: любовные письма он читать не будет. С этим Карин примирилась. Его аргумент, что он и без того ужасно смущается, если и не убедил ее, то, пожалуй, все-таки растрогал.
В итоге выбрали одно место из начала: первое свидание в кондитерской «Штаубер». И одно из финала: сцену, когда Петер под проливным дождем сидит на мотоцикле перед домом родителей Лилы и представляет себе, что она сейчас делает.
Карин даже уговорила его прочитать эти отрывки ей. Он сидел за обеденным столом и бубнил себе под нос. Она слушала, сидя на диване и не выказывая никаких эмоций.
«Теперь вы видите, что это никуда не годится?» – спросил он, кое-как дочитав до конца.
«Вполне годится. Прочтете еще разок-другой вслух вашей подружке, и все будет замечательно».
И он действительно прочел все Мари, которая встревожила его замечаниями вроде: «Ты же писатель, а не актер». И: «Дюрренматт тоже не владел сценическим произношением».
Но в первую очередь Давида беспокоило не произношение. Он боялся полного blackout. [14] Боялся, что вообще не сможет открыть рот. Или еще того хуже: рот-то откроет, но не сумеет издать ни звука. Будет сидеть с разинутым ртом и пялиться на собравшихся, не в силах выдавить ни звука. Как во сне, когда хочешь позвать на помощь, а голоса нет.
Или, к примеру, он читает и вдруг начинает слушать себя. Как посторонний. Слушать собственное чтение. Максимум после двух-трех предложений он потеряет нить – и все, blackout.
14
Отключка (англ.).
Такое с ним уже бывало. В школе, когда он делал реферат. А ведь тогда публикой были одноклассники, которых он, слава богу, прекрасно знал.
Но все это сущие пустяки по сравнению с самым жутким кошмаром: он читает без отключки, не слышит себя, читает со всем старанием, и вдруг какой-то человек встает и говорит: «А я это знаю. Это не он написал, а Альфред Дустер».
Дверь открылась, вошла г-жа Грабер. Ободряюще улыбнулась.
– Будет человек двадцать с небольшим. И это очень-очень хорошо для чтений дебютного романа. И в такую чудесную погоду. Пресса тоже здесь. Ждем еще пять минут, на случай, если кто-то опаздывает. Нервничаете?
Немного, хотел сказать Давид, но голос пропал. Он откашлялся.
– Немного.
– На первых тридцати чтениях это нормально, – засмеялась г-жа Грабер. – Выпейте еще глоточек вина, в таких случаях помогает.
Давид послушно отпил глоток.
Г-жа Грабер была худенькая особа лет шестидесяти. Короткие седые волосы гладкой шапочкой облегают голову. Мешковатое черное платье сколото на правом плече серебряной брошью под стать крупным серьгам.
– Я поставила для вас минеральную воду. Без газа. Чтоб не было отрыжки.
Это она уже говорила. Наверно, нервничает не меньше меня, мелькнуло в голове у Давида. Сердце екнуло. Он покосился на ее часы, но время не разглядел, на большом черном циферблате виднелись одни только стрелки, ни цифр, ни рисок не было.
Минуту-другую оба молчали. Он сидя, она стоя. Потом она глянула на часы. Пульс у Давида зачастил как сумасшедший.
– Ну что ж, думаю, нам пора. Вы готовы?
Давид встал, удивляясь, что ноги не отказали. Прежде чем открыть дверь, г-жа Грабер оглянулась и прошептала: «Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!» Будто мало ей, что он и так ни жив ни мертв от страха.