Лила, Лила
Шрифт:
Поначалу Мари находила его забавным. Однако в последнее время он стал действовать ей на нервы. Не в пример Давиду. Тот смеялся над всеми Джеккиными присказками, даже если слышал их не впервые. Никогда не позволял Джекки расплачиваться, хотя тот порой, пусть и не очень решительно, делал такие поползновения. И присутствие Джекки как будто бы никогда ему не мешало.
«Считай его амулетом, – однажды сказал Давид. – Он принес нам обоим удачу».
27
–
– Ну, я бы не сказала, что только что. Слава богу, два месяца назад.
– А сколько он заработал на чтениях? – Эвердинг открутил крышку новой банки и отвернул наружу края бумаги, которая, словно крахмальный пластрон, укрывала табак.
– Около пятнадцати тысяч, круглым счетом тридцать выступлений по пятьсот евро, – сообщила Карин.
– Тридцать пять тысяч за два месяца.
– Это немало. Но книг тем временем было продано приблизительно вдвое больше.
Эвердинг выковырял щепотку табака из плотно утрамбованного содержимого банки.
– На что он будет жить, если начнет новую работу и на чтения не останется времени?
– Давид переехал, купил кой-какую мебель, гардины и прочее, необходимое для новой квартиры. Позволил себе приобрести некоторые вещи, о каких давно мечтал, одежду для выступлений. Он вовсе не шикует.
Зажав в щепотке табак, Эвердинг тщательно закладывал его в шершавую головку бриаровой трубки.
– Сорок тысяч евро – это около шестидесяти тысяч франков. Сколько тамошний официант зарабатывает в год?
Карин начала закипать.
– Почему он должен жить как официант, если имеет доход успешного писателя?
– А чтобы не отвыкнуть. Не все коту масленица, придут и плохие времена. – Большим пальцем Эвердинг утрамбовал табак и потянулся за зажигалкой.
– Не думать о плохих временах – привилегия юности. – Карин наблюдала, как он изрыгает клубы дыма, точно паровоз миниатюрной железной дороги.
Наконец Эвердинг откинулся на спинку кресла, посасывая трубку с таким видом, будто раскурил ее как минимум на ближайшие несколько лет.
– Тридцать тысяч? – спросил он, словно успел запамятовать точную сумму.
Карин Колер кивнула.
– Обычно я подобных вопросов не задаю, но, имея дело с таким молодым автором, несешь определенную ответственность. Что он намерен с ними делать?
Карин пожала плечами.
– Может, хочет куда-нибудь вложить. Наши гонорары процентов не приносят.
Эвердинг глубоко вздохнул.
– Ну ладно. Только скажи ему, что это последний раз до весеннего расчета.
Карин встала, однако Эвердинг знаком попросил ее остаться.
– Хочу кое-что тебе сказать.
Она опять села на посетительский стул. Эвердинг выпрямился.
– Без долгих предисловий: не хочешь вернуться к нам в штат? – Он
Карин предложению не удивилась. С тех пор как она, больше в шутку, похвалила его идею насчет того, чтобы ей стать агентом Давида, ее не оставляло ощущение, что Эвердинг держится с нею куда более предупредительно. То бишь умерив наглость. Прикинул небось, что у него в штате она заработает меньше, чем в качестве Давидова агента. Вдобавок у него отнюдь не было уверенности, что она не пристроит Давида в издательство, где ставки повыше.
Ответила Карин не сразу, и он добавил:
– Финансовую сторону мы, разумеется, приведем в соответствие с возросшей стоимостью жизни и новыми обстоятельствами.
На ее памяти Эвердинг впервые сам заговорил о повышении жалованья. Видимо, нервничает.
– Я подумаю над твоим предложением, Уве.
Она встала.
На секунду-другую он просто онемел. Потом сказал:
– Только не думай чересчур долго. – Будто от кандидатов на должность отбою нет.
Когда Карин подошла к двери, трубка Эвердинга погасла.
Пол в коридоре был застлан полиэтиленовой пленкой. Дверная коробка, выключатели и розетки обклеены скотчем. Пахло краской.
В ее кабинете тоже орудовали маляры. Стеллажи по стенам завешены тканью, посетительского стула нет, безобразный полосатый половик прикрыт пластиком, а на стремянке приготовлены полотнища, которыми после ее ухода накроют ее стул и письменный стол.
Она села и начала просматривать почту. Заявки на чтения, на интервью, на лицензии, на фотосъемки. Шумиха вокруг Давида Керна еще далеко не достигла апогея.
В последнее время она иногда тревожилась, так ли уж хорошо он справляется с шумной славой, как ей казалось поначалу. Или все-таки головка у парня начинает кружиться. Эвердингу она ничего не сказала, но Давидовы финансовые потребности и у нее тоже вызывали беспокойство. И, в общем, не из-за расходов. То, что молодой человек, неожиданно оказавшись при деньгах, тратит их довольно-таки беззаботно, ее не удивляло. Настораживал его внезапный интерес к финансовым вопросам. Раньше он никогда не интересовался продажей книг, а теперь каждую неделю спрашивал, как обстоит дело.
Неприятно задела Карин и недавняя его просьба повысить гонорар за чтения. Буквально только что он поверить не мог, что получает за выступление пятьсот евро плюс накладные расходы. А теперь вполне серьезно спрашивает, нельзя ли поднять расценки.
Пожалуй, ее беспокоило не столько то, что Давид ведет себя как большинство людей, учуявших запах денег, сколько совсем другое: что она более не может полагаться на свое знание людей. До сих пор ей казалось, что с годами оно становится все лучше.