Лилит
Шрифт:
Я снова убрала зажигалку в карман и села на кровать, на которой проснулась после бесплатного фильма ужасов, предложенного мне под видом кошмара. Кровать, кстати, была большая, деревянная, с жестким голым матрасом, под голову мне положили подушку с чистой наволочкой, это я успела рассмотреть.
Очень интересно, зачем это Владиславу понадобилось выкрадывать меня из своей больницы? И что он собирается со мной делать? Надеюсь, что все это скоро объяснится, но вот что мне это объяснение понравится,
Можно не сомневаться, что Владислав за это мне ответит.
Посадить на цепь женщину…
Послышались шаги. Кто-то вставил в замок ключ. Я, безвинная, печальная, отчаявшаяся узница, быстро села на кровать, чтобы встретить своих тюремщиков с гордой непреклонностью (хотела сказать неприступностью, только какая уж неприступность, когда сидишь на цепи).
Дверь открылась. Проем двери не осветился ярким светом, ослепляющим страдальца, привыкшего за годы одиночества к темноте, — в соседнем помещении тоже было темно, хотя не совсем, там был полумрак. Силуэт моего тюремщика нечетко вырисовывался в этом сером полумраке дверного проема.
Но шутки шутками, а на самом деле мне было страшно, Да и кому бы на моем месте не было бы страшно?
Владислав — что это он, я поняла сразу — включил свет.
Я подняла на него грустные глаза и с горечью в голосе сказала:
— Ты что, псих? — Нет, кажется, я это сказала не с горечью, а со злостью.
— В вашем положении. Маша, оскорбление не лучший метод ведения переговоров. — Он поднял валявшийся стул, поставил его на ножки и сел на него.
— Пока я еще не веду никаких переговоров. Кстати, где я?
— У меня дома, там, где вы были и вчера, как вы это сказали.
— Как я здесь оказалась? — поинтересовалась я.
— Вы моя родственница. С вами был припадок, но я сказал, что ничего страшного, потому что с вами такое часто случается, сказал, что сделал вам укол и теперь опасаться нечего, только нужно вас отвезти домой. Санитары вынесли вас на носилках и помогли усадить, точнее, уложить в мою машину. Вашу машину я отогнал, чтобы она не бросалась в глаза, поставил вместе с другими на стоянке.
— Понятно. Так что вы хотите от меня?
— Собственно говоря, почти ничего. Это я пришел спросить у вас, не хотите ли вы чего-нибудь.
— Что я хочу, это вы знаете.
— Уйти отсюда. Это я знаю. Но об этом пока рано говорить. Еще какие-то желания есть?
— Есть. Я хочу знать, что все это значит?
— На этот вопрос могу ответить только одно: это значит, что какое-то время вы будете находиться здесь.
— У вас чувство юмора садиста. А сколько я здесь буду находиться?
— Это будет зависеть от обстоятельств.
— Каких?
— Пока рано об этом говорить.
— А вы не боитесь, что, когда я выйду отсюда, я пойду и пожалуюсь на вас. Похищение людей, как мне кажется, наказывается очень строго.
— Это если вы сможете пойти.
— В каком смысле?
— Может так получиться, что вы не сами выйдете отсюда.
— Мне к этому не привыкать, мужчинам нравится носить меня на руках.
— Вы хорошо держитесь, хоть вам и очень страшно. Мне импонируют такие люди. Будет жаль, если вас действительно придется выносить отсюда.
— Пугать уже больше не надо, хватит. Что вы все-таки хотите?
— Я вам уже сказал, Маша, я ничего не хочу от вас.
Достаточно и того, что вы здесь.
— Вы как, вы считаете себя нормальным?
— Абсолютно нормальных людей нет. — Он поднялся со стула. — Чувствуете себя вы, я вижу, удовлетворительно, какое-то время у вас будет еще слабость и, возможно, небольшая головная боль, но это скоро пройдет. Я доволен вами. Я сейчас принесу вам поесть.
— Не надо. Я объявляю голодовку.
— От этого выгадаю только я.
— Сэкономите на картошке?
— Нет. Просто у голодного человека слабеет воля.
— Она мне сильная и не нужна, я все равно не знаю, чего вы от меня хотите.
— Если вам будет что-то нужно, позовете меня.
— Я погремлю цепью вместо колокольчика.
— Вон за той дверью, — он указал на стену, к которой была прикреплена цепь, — удобства, необходимые каждому человеку.
Я, присмотревшись, увидела дверь, она была заклеена такими же обоями, как и стены, поэтому ее сразу трудно было увидеть.
— Надеюсь, там все продезинфицировано?
— Я врач, а врачи в вопросах санитарии — педанты.
— Будем надеяться, что вы если и не хороший врач, то хороший педант. Все, вы свободны.
— Свет оставить?
— Да. Если он мне не будет нужен, я разобью лампочку стулом.
— Лучше позовите меня. У вас сильный голос, значит, я услышу.
И он вышел. В замке провернулся ключ, и послышались удаляющиеся шаги.
Откуда он может знать о моем голосе? Я ему его еще не демонстрировала.
Когда я только проснулась, я еще не сознавала до конца, что происходит, тем более проснулась после сильного снотворного (и не слабого кошмара). Но сейчас я уже почти полностью пришла в себя, и во мне стало появляться бешенство — меня, как животное, посадили на цепь!
Редко, очень редко во мне появляется это чувство — бешенство, я даже не помню, когда такое со мной было, даже Вадик во мне вызывал не бешенство, а просто злость, хоть и очень сильную.
Теперь, когда в комнате был свет, я могла получше рассмотреть эту чудесную картинку — «Маша Климова на цепи».