ЛИМОН
Шрифт:
Он никогда не читал вслух надпись в учебнике «Права принадлежат…», но часто проговаривал ее про себя. Он подумал, что эта надпись «права принадлежат…» неотделима от учебника, точно так же, как имя адресата от письма. Вспомнились даже выходные данные учебника.
В детстве ему казалось, что место, изображенное на картинке, существует где-то на самом деле. Он думал, где-то живут такие простые и искренние дети. Эта мысль приходила ему в голову.
Именно об этом он всегда мечтал. Простой, светлый, здоровый мир. И теперь такой мир предстал перед его глазами. Неожиданно в этой сельской глуши, в тени зелёной листвы,
Он подумал, что школьный учебник был курсом на жизнь, к которой он должен стремиться.
Картины природы, которыми невозможно пресытиться, детские воспоминания, образы новой жизни временами ярко вспыхивали перед ним то и дело. Но порой наступали бессонные ночи.
После такой ночи его охватывает лихорадочное возбуждение, вызванное совершенными мелочами. Когда оно проходит, на него наваливается ужасная усталость, хочется упасть и заснуть хоть на обочине дороги. Подобное ощущение возникало у него при виде коры клёна.
Кора клёна была холодной. В центральной части замка стояла скамейка, на которой он обычно сидел, а за ней рос клен.
На земле лежала сосновая хвоя. По ней шустро бегали муравьи.
Причудливый узор мха со всех сторон осыпал холодную кленовую кору, словно чесоточная сыпь.
А воспоминание о том, как в детстве он бегал по плетёным циновкам, превратилось в почти реальное ощущение.
Над ним, как и теперь, рос клен. На земле лежали сосновые иглы, копошились муравьи. Поверхность земли была неровной. Там и постелили циновки.
«Дети знают, как приятно бегать босиком по кочкам, покрытым холодными циновками. Стоит только постелить циновки, как они вскакивают на них, кувыркаются прямо в одежде, радуются тому, что вольны делать все, что угодно».
Вспомнив об этом, он захотел вдруг прижаться щекой к дереву, чтобы охладить ее.
«Наверное, я устал», — в руках и ногах он почувствовал небольшой жар.
«Вот что я хочу тебе подарить. Это будет желе. Даже от шагов на его поверхности возникает лёгкая рябь, а когда дует ветер, оно дрожит. Цвет — синий, как у моря, посмотри, в нём плывёт множество рыбёшек.
А еще шторы. На них рисунок, осенние травы, они постепенно превращаются в непроходимые заросли. Этого не видно, но наверху должно быть дерево гинкго [41] с пожелтевшей листвой.
Дует ветер, колышутся травы. Взгляни, гусеница переползает с одной ветки на другую.
И то, и другое я подарю тебе.
Но пока подарки не готовы, тебе придётся подождать. Когда тебе будет скучно, подумай об этом. Тебя это утешит».
Как-то раз он написал такую открытку. Шутки ради, конечно. Однако ему показалось, что в ней отчасти удалось выразить ощущение, не дававшее ему покоя ни днём, ни ночью, от которого по спине бегали мурашки. Ночью он не мог заснуть, за окном летали и кричали кваквы. Затем эти звуки стали раздаваться где-то внутри него самого. Казалось, что насекомые стрекочут прямо в его комнате.
41
Декоративное листопадное дерево.
«Ну, вот опять», — подумал он, ощутив непонятную тревогу. — В последнее
Он гасил лампу, закрывал глаза, и его охватывало странное ощущение, что окружающие предметы начинают быстро вертеться. Огромные предметы разбивались на мелкие осколки. Словно он подкручивал рукой или поддувал их. Всё крутилось и вертелось, словно волчок, а когда он, лёжа в постели, пытался представить хотя бы кончики пальцев собственных ног, этот круговорот вовлекал его в себя, и они оказывались бесконечно далеко. Иногда, читая книгу, замечаешь, как буквы становятся все меньше и меньше. Чем-то похожее ощущение. От страха он не мог сомкнуть глаз.
Порой ему приходило в голову, что у него вот-вот получится что-нибудь наколдовать. Вот что он делал.
В детстве он спал вместе с младшим братом. Повернувшись на живот, вытянув руки и сцепив их кольцом (получался будто загон для животных), он говорил: «Эй, Ёсио-кун. [42] Здесь я вижу коров». Брат попадался на эту шутку каждый раз. Но когда он сам прижимался лицом к сцепленным рукам, над простынёй в кромешной тьме действительно появлялось множество коров и лошадей. — Сейчас это казалось ему и вправду возможным.
42
Кун — суффикс, который добавляется к именам мальчиков и мужчин.
Поля и сады, равнина, улицы, рынки, театры. Пристань и море. Вот бы эта огромная картина с вкрапленными в неё фигурками людей, повозками, кораблями, растениями, животными возникла в темноте. Кажется, она вот-вот появится. Гул уже доносится до его ушей.
Когда он писал ту шутливую открытку, у него было такое же странное ощущение, от которого по коже бегали мурашки.
6. Дождь
Август подошёл к концу.
Завтра Нобуко возвращается в город, где будет жить в школьном пансионе. Ранка на её пальце зажила, поэтому по наставлению матери вместе с одним из соседей она отправилась поклониться божеству Тэнри. Этот человек во всей округе слыл самым ревностным верующим.
— А где бирка? — спросил зять, связывая вещи Нобуко в узел.
— Что же ты ворон считаешь? — поддразнил он Нобуко сердитым голосом, а Нобуко рассмеялась и пошла на поиски.
— Нигде нет, — сказала она вернувшись.
— Может, сделать из старых манжет… — предложил Такаси.
— Нет, где-то их было полным-полно. Ты смотрела в выдвижных ящиках? — спросил зять. Нобуко сказала, что смотрела.
— Скорее всего, Кацуко их вновь туда припрятала. Пойди, взгляни, — сказал он, рассмеявшись. Кацуко то и дело подбирала какой-нибудь хлам и прятала в своём ящике.
— Бирка здесь, — сказала бабушка и, улыбаясь, подала бирку, показывая, как надо искать.
— Что бы мы делали, если бы не было бабушки, — с нежностью сказал зять.
Вечером бабушка готовила бобы.
— Такаси-сан, не попробуете ли? — спросила она, пододвигая к нему печеные бобы.
— Нобуко возьмет бобы с собой. Сколько бы ни взяла, всё сразу же съест дочиста…
Слушая её, Такаси жевал бобы, как вдруг снаружи послышались шаги, и вошла Нобуко.
— Ну что, взяла?
— Да, стоит возле задних дверей.