Лимонад
Шрифт:
– Однако, учитывая сложность ситуации, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли.
– Да я и живу в сумасшедшем доме! Да! Вот ведь совсем недавно мы тоже никак не могли найти эти проклятые часы. И что вы думаете? Оказалось, что по рассеянности он сунул их в стакан, где обычно держал свою искусственную челюсть!
– Так вы заявляете, что ваш муж находится в отпуске?
– Они поехали с сыном на машине… Но сейчас и в стакане часов нет…
– Очень, очень несвоевременно. Это можно истолковать… Значит, с этим вот мальчиком?
– С ним…
– Лимонада дайте!
– В положении вашего мужа не следовало бы уезжать… А мальчик
– Здесь я смотрела?
– Целых три раза… А вот, например, в этом чемодане еще нет.
– Этот чемодан они взяли с собой в дорогу… Ну, Генза! Ты доел или нет! Генза!
Я оттолкнул от себя тарелку и, притворяясь, начал издавать звуки, как будто меня тошнило.
– Прекрати кривляться! Хотя бы съешь салат!
– Буэ-э-э…
Я так старательно перемешал содержимое тарелки, что оно превратилось в какую-то помойку, и теперь невозможно было разобрать, где салат, а где что.
– Обещаю тебе, – закричала мама, обнаружив мой маневр с перемешиванием, – что теперь ты у меня всё это съешь! Всё!
– Буэ-э-э… буэ-э-э…
– Еще раз попрошу вас, Ольга Алексеевна, припомнить все обстоятельства, имевшие место, прежде чем ваш муж…
Тут мама подошла к запертой двери в туалет и громко постучала.
– Выходи, Сергей! Он опять ничего не ест. Сергей! Ты что – опять там куришь?!
– Я могу курить, где хочу! – зашипел из-за двери отец.
– И еще: нигде нет дедушкиных часов. Слышишь, Сергей?
– А при чем здесь я? При чем?
Участковый Бирюков уже совершенно запрессовался между вешалкой и холодильником и спросил совсем тихо:
– А не заметили ли вы, Ольга Алексеевна, чтобы последнее время ваш муж приносил домой какие-либо служебные бумаги в папке или, скажем, в скоросшивателе? А?
– То есть этот их идиотский «гениальный план»?
– Молчи! – зашипел из-за двери отец. – Молчи!!
Я, конечно, слышал, что мой дядя, младший брат моей мамы, будто бы порядочный иезуит. Но я не знал, что это такое – иезуит.
Выбираясь из Москвы, мы тащились еле-еле, увязая в пробках, дергаясь на светофорах, и я немного задремал. Я открыл глаза, когда мы уже гнали по шоссе за кольцевой.
Птица мерно и сильно взмахивала крепкими каёмчатыми крыльями, но оставалась на одном месте. Ее острый, пестроперый хвост был выправлен строго горизонтально относительно земли. Черные костистые лапки плотно поджаты к дымчатому, шелковистому брюшку. Летящая на расстоянии всего, может быть, полметра, вровень с задним боковым окном нашего «москвича», птица всё не двигалась, но за ней – столбы, деревья, кусты так стремительно проскакивали мимо, что сливались в одну рябящую полосу.
Пока я разглядывал нашу неожиданную спутницу, та, чуть поводя выгнутым тонким клювом, тоже, казалось, косилась на меня любопытным топазовым глазом.
Понятно, что долго я не выдержал и стал осторожно подбираться ближе.
Плавно опустив стекло, я высунул в окно руку, а потом – и голосу. Ветер грубо, словно рукой, схватил меня за волосы. В ушах зашумело, заслепило глаза. Прищурившись, я потянулся еще. Честное слово, крыло птицы легонько щелкнуло по кончикам моих вытянутых пальцев.
– Куда ты лезешь!
Обернувшийся отец рванул меня обратно на сиденье, а моя птица шарахнулась в сторону и пропала.
– Ну, я сказал, я ска-а-зал, что я ду-рак, ду-у-рак, такой глупенький… хи-хи… это ведь я про себя так сказал: дурак, дурачок, дурачочек… – противным вякающим голосом говорил мальчик, кривляясь.
Если бы воскресшая камбала, – словно пронырливая субмарина, подняла над солеными водами зоркий перископ, то уловила бы в его просветленные линзы сначала небо с луной, солнцем и всеми звездами, а потом и берег с горами, пляжами, пальмами и абрикосовыми деревьями. Среди пальм и фикусов высятся белоснежные красавцы – курортные корпуса с лоджиями, увитыми виноградом, и скоростными лифтами. Через распахнутые окна номеров-люксов, подоконники которых ласкает тончайший тюль, можно разглядеть изящные кресла-качалки, цветные телевизоры, мрамор, хрустальные колчаны, полные гладиолусов, и неспешно прогуливающихся по малиновым коврам в ожидании культурных мероприятий космонавтов и известных футболистов.
«Трим-трим-пам-па!» – дедовы часы.
– Теперь запомни хорошенько: его зовут Роман Романович.
– Опять куда-то заезжать! А когда же путешествовать? Как же море и горы?
– Фу, как ты все-таки у меня некрасиво картавишь! Ну-ка, скажи правильно: Роман Романович.
– Хгоман Хгоманович.»
– Очень некрасиво. Ты что, француз? Ты можешь по-человечески сказать: Роман Романович, ну?
– Ну Хгоман Хгоманович.
– Они тебя и говорить как следует не могли научить! Прямо стыдно тебя с собой к людям брать. Вот сейчас приедем к такому человеку, как наш Роман Романович, а ты вместо того, чтобы воспитанно и по-взрослому сказать: «Здравствуйте, Роман Романович!», начнешь так противно картавить. Кому это будет приятно?
– Но ты обещал, что мы путешествовать едем! Ты обещал!
– Мы и едем.
– Да-а, едем!..
– Только заглянем по пути к Роману Романовичу. Ну, скажи нормально: Роман Романович.
– Ну мне надоело!
– Роман Романович!
– Я устал, я спать хочу!
– Роман Романович!
– Я спать хочу, я вижу тебя во сне… Ро-ман…
Заходящее солнце уже скашивало верхушки елей, когда наш «москвичек» подкатил к даче Роман Романовича, шефа, – огороженной сплошным дощатым забором. Отец вылез из машины и нажал кнопку звонка у калитки в воротах. Через некоторое время калитка со щелчком отворилась. Мне было сказано не вылезать пока. Отец зашел внутрь и, отперев ворота, вернулся и загнал машину во двор. Я тут же выскочил из машины и закричал: «Гриб нашел! Вон гриб!» Но отец взял меня за руку и потащил к дому по дорожке, по обе стороны которой торчали ряды стрел – гладиолусов. Я успел отломить один наконечник и попробовал приставить отцу в виде хвоста, но отец заругался и отшвырнул хвост подальше. Мы вошли в дом. В доме жили мыши.
Мы быстро прошли по полутемным комнатам – опущенные соломенные шторы почти не пропускали света – поднялись по крутой лестнице на второй этаж и сразу оказались в кабинете Роман Романовича.
Сам с утомленным видом сидел за огромным письменным столом», на котором кроме капитального письменного прибора с латунными медведями и мужиками было набросано множество скомканных бумаг и обрывков. Стопками лежали газеты и листки, соединенные скрепками. На полу тоже валялся мусор. По ночам, возможно, в нем-то и копошились мыши.