Лингвокриминалистика
Шрифт:
В нашем доме царит неадекватно радостная атмосфера. Подозреваю, мама уже даже свадебные платья смотрит. Ждет, когда я оттаю и со мной можно будет поговорить о том, как же повезло…
А у меня каждый раз сердце разбивается, когда думаю, как легко все мои мечты перечеркнули. У меня уже никогда не будет долгожданной свадьбы. Счастливых глаз. Восторга подруг. Бабочек в животе. Максимум – просто роспись с Митей и никах в одной из столичных мечетей.
Только мы, Аллах, и мое непонимание, насколько наш союз ему угоден.
Наверное,
Слышу стук в дверь и отталкиваюсь затылком от покрывала. Первая моя реакция всегда одна – злость. Не хочу разговаривать с родными. Но выдавливаю из себя:
– Да…
Мама открывает дверь деликатно. Не распахивает, а медленно и не полностью. Заглядывает, оставаясь при этом в коридоре.
Мне хочется ядовито усмехнуться тому, как мастерски можно одновременно уважать мое личное пространство и мною распоряжаться, но какой в этом смысл?
– Айлин, мне папа звонил только что…
Мама делает паузу, а меня тошнит от того, как наигранно я вздергиваю бровь. Кажется, что сама же копирую манеру ненавистного прокурора. Из-за этого тошнит только сильнее. Не хочу с ним иметь ничего общего.
– Сказал, что передумал продавать меня в обмен на… Что, кстати?
– Айка… – Мама цокает языком, а я опять не получаю удовольствия от колкости. – Он о тебе заботится, кызым. Даже если ты сейчас не понимаешь – потом поймешь. Что этот твой… Даст тебе? Вот что, кроме позора? Тебе жить ещё, Айка. Долго. Мы хотим, чтобы в тепле, в уважении, в любви. А не таскалась за непойми кем…
Мама чуть ли не впервые хотя бы как-то объясняет их с папой позицию, а я думаю: когда кричала на него, наверное, думала иначе. Смирилась. И я должна смириться. Помню-помню. Может даже плюсы найти.
– Мне двадцать, мама. Я не ребенок. Способна определить, где хороший человек, а где…
– Энгрэ бэтек! (Вот бестолковая!) – Мама перебивает и всплескивает рукой. Становится обидно. Я не бестолковая. Но по дурацкой детской привычке прикусываю язык. Ненавижу этот паралич перед авторитетом старших. Зачем меня такой воспитали? – Ты уже определила. Все видели. Теперь баба определит.
Пару минут назад мама источала неловкость и вину, а сейчас выглядит совсем не так. Теперь мы играем уже другие роли. Она – закономерно обвиняет, я вынуждена защищаться.
– Завтра вечером Айдар-бей опять приедет, – мама произносит, у меня сердце ухает в пятки и возвращается на место, выбивая дикий ритм.
– Я не буду делать вид, что рада.
Голос сразу же садится. Кажется, что из кончиков пальцев в никуда сочится энергия, которую я бесконечно коплю.
Мама поджимает губы, я упираюсь кулаками в пол.
– А почему ты не рада, Айлин? Ты хотя бы присмотреться не хочешь?
Мотаю головой, мама вздыхает. Борется с моим упрямством и, наверное, своими сомнениями.
– А если я присмотрюсь и скажу, что Салманов меня совсем не привлекает, вы откажете ему?
Вопрос повисает в воздухе. Мама снова сжимает губы в тонкую линию. У нее, как у меня недавно, раздуваются ноздри. Мы не просто так мать с дочерью. Похожи. Всем похожи. И характером тоже. Ты же видишь во мне себя, мамочка. Почему предаешь?
– Завтра в семь, Айлин. На сей раз без фокусов. Спустись, проведи время со своей семьей. Хватит характер показывать. Это уже не принципиальностью пахнет, кызым, а глупостью.
От маминых обидных слов у меня даже уши вспыхивают. Не нахожусь с ответом. Просто долго сверлю злым взглядом снова закрывшуюся дверь. Жду, когда отпустит, но на сей раз – нет. Только сильнее клокочет.
Дерганым движением хватаю телефон, разблокирую и проверяю переписку с Митей. Он так и не прочитал. Если бы я была термометром и измеряла собственный гнев – сейчас поплавок полз бы к закипанию.
Печатаю длинную тираду, в которой слова о том, что если он не уверен и не способен, я…
В какой-то момент зависаю и перестаю строчить. А что я? Сама хотя бы на что-то способна? Боюсь ответить на вопрос честно.
Удаляю голые эмоции, закусываю губу, чтобы не расплакаться. Смотрю в окно.
Вспоминаю тот вечер.
Я не хочу снова его видеть. Не хочу и не стану.
Соберу рюкзак сегодня. Уйду ночью до того, как папа с Бекиром встанут на намаз.
***
Мне на каждом шагу хочется себя ущипнуть. Не верится, что я это сделала.
Пылающее лицо обдувает прохладный ночной ветер. Плечи давит к асфальту тяжелый рюкзак, в который не влезла половина из запланированного, но браслет Салманова я прихватила.
Подарок Мити при этом дразнит запястье. Это символ моего сопротивления.
Я дождалась, когда дом заснет. Действовала аккуратно, не давая себе права на ошибку. Убежала через окно. Перепрыгнула забор. Прошла три квартала пешком и уже оттуда заказала такси до квартиры Мити.
Я была здесь всего раз, а уточнять у него адрес было бы глупо, поэтому немного промахнулась – водитель высадил меня у похожего, но не того дома.
Дальше искала сама. Когда увидела нужный мне подъезд с замысловато оформленной клумбой, обрадовалась.
Митя снимает квартиру с товарищем. Сам он из другого города, не очень богатой неполной семьи. Он живет очень скромно. Я помню, что попав в гости, почувствовала сильнейший импульс его пожалеть, заласкать, сделать жизнь более уютной. Может быть я даже свою жалость назвала влюбленностью, но это уже неважно. Любить его или жалеть – это мой выбор. Лишь бы не смиряться с навязанным другими долгом жить с нелюбимым, зато сыто и «в уважении». Так я себя уважать не буду. Это страшнее.