Линия красоты
Шрифт:
— Да-да, — отдуваясь, проговорил Бертран. — Что ж, журнал — дело хорошее. Но пойми, сынок, красоваться на страницах какого-нибудь чертова журнальчика — одно, а вот самому этот чертов журнал издавать — совсем другое!
— У меня будет не такой журнал, — вежливо, но твердо ответил Уани.
— Хорошо, хорошо, но ведь он тогда не будет продаваться!
— Я собираюсь делать журнал об искусстве. Высококлассные фотографии, на лучшей бумаге, прекрасная печать. Всякие экзотические вещички, здания, индийские скульптуры, в таком роде… —
Сам Ник, даже в похмелье, мог бы рассказать об этом в тысячу раз лучше — но было что-то трогательное в том, как неуклюже излагает Уани свою мечту.
— И кто же, по-твоему, будет все это покупать?
Уани пожал плечами и развел руки.
— Это будет очень красиво.
Ник почувствовал, что пора вмешаться.
— Люди будут покупать этот журнал по тем же причинам, по которым коллекционируют вещи, о которых он будет писать.
Бертран задумался, склонив голову набок, пытаясь понять, чепуха это или нет. Потом сказал:
— Высокое качество и все такое требует кучу денег. Журнал твой будет стоить десять, может, даже пятнадцать фунтов за номер. — И сердито отпил из бокала.
— Реклама у нас тоже будет высококлассная, — сказал Уани. — Ну, знаешь, Гуччи, Картье… «Мерседес». — Эти имена явно говорили его отцу — да и ему самому — больше, чем Ватто или Борромини. — Сейчас людям нужна роскошь. Вот на чем можно хорошо заработать.
— А название-то ты этому чертову журналу придумал?
— Да, мы его назовем «Линия S», как кинокомпанию, — как ни в чем не бывало ответил Уани.
Бертран поджал пухлые губы.
— Как-как? Не понял. Какая еще линия? Что это за название, которого понять нельзя?
— Мне показалось, что он сказал «Линия секс», — вставила Мартина.
— Секс?! — взревел Бертран.
Идея названия принадлежала Нику, и он почувствовал, что должен объясниться.
— Линия S — это двойной изгиб, как, например, у луковичной главки или у песочных часов…
Он прочертил в воздухе линию, и Моник, покровительственно улыбаясь, повторила его жест.
— Сначала так, а потом вот так, — сказала она.
— Вот именно. Она впервые возникает на… ну, на Ближнем Востоке, а в английской архитектуре встречается начиная с четырнадцатого века. Это то, что Хогарт назвал «линией красоты». Хотя, правда, у него этот термин имеет двойной смысл, — продолжал он, все яснее чувствуя, что говорит совсем не то, что нужно, — у него имеется в виду одушевляющий принцип как таковой… — Тут он умолк и помахал рукой в воздухе, понимая, что на этом лучше остановиться.
Бертран отложил нож и вилку, значительно улыбнулся, подождал, пока все замолчат и повернутся к нему.
— Знаете ли… э-э… Ник, — неторопливо начал он, — я в эту страну приехал уже почти двадцать лет назад, в шестьдесят седьмом. Не лучшее было время для Ливана, да, черт побери, не лучшее — вот я и решил попытать счастья в Лондоне. Смотрю я вокруг и вижу, что у вас тут полным ходом развиваются супермаркеты — ну, знаете, самообслуживание, то, се, для вас-то это дело привычное, вы, может быть, каждый день туда ходите, но тогда!..
Ник кивнул, пытаясь сообразить, окончен ли разговор о «Линии S».
— Нет, я понимаю, — холодно ответил он, — какая тогда произошла… революция.
Как все эгоцентрики, Бертран не мог даже предположить, что над ним иронизируют.
— Вот именно, черт побери! Именно революция! — Жестом он пригласил человека в черном пиджаке подлить гостям вина и с выработанной годами благосклонностью смотрел, как бургундское льется в резные бокалы. — Начал я, знаете ли, с фруктового магазинчика в Финчли. — Он махнул рукой, жестом показывая, что это было очень-очень давно, почти в иной жизни. — Купил его и стал там торговать цитрусовыми — наш продукт, кстати говоря, мы сами его выращивали, ни у кого покупать не приходилось. Ливан — идеальное место для фруктов. Был. За последние двадцать лет оттуда, конечно, все ушло. Фрукты, мозги, таланты… Теперь ни один человек с мозгами и талантом не захочет жить в этом чертовом месте!
— Понимаю, гражданская война…
Ник пытался расспрашивать Уани о Ливане, но всякий раз, как заходил разговор на эту тему, тот становился молчалив и уклончив, и Ник бросил расспросы. И вот, пожалуйста! Теперь он чувствовал, что идет по минному полю.
— Знаете, наш дом разрушило бомбой, — сказала Моник так, словно не ждала, что ее кто-нибудь услышит.
— Какой ужас! — поспешил ответить Ник.
— Да, это было ужасно.
— Вот именно, — загремел с другого конца стола Бертран. — Как только что заметила мать Антуана, наш семейный особняк буквально сровняли с землей.
— Это был старый дом? — спросил у нее Ник.
— Да, довольно старый. Не такой, как этот, конечно… — И она вздрогнула, словно теперь ей приходилось жить в средневековом замке. — У нас остались фотографии, много…
— Я бы очень хотел посмотреть, — сказал Ник.
— Так вот, — продолжал Бертран, — в шестьдесят девятом году я открыл там, в Финчли, первый «Майра-март». Да, «Майра-март» в Финчли, он и сейчас там стоит, можете сходить и убедиться. И знаете, в чем его секрет?
— М-м…
— Знаете, как обстояли дела в Лондоне двадцать лет назад? Я вам объясню. Были большие супермаркеты, и были маленькие магазинчики на углу, такие, что уже несколько сот лет стоят на одних и тех же местах и торгуют одним и тем же. И что же я делаю? Беру то и другое, складываю вместе — и получаю мини-маркет, магазин, в котором можно купить любую чертову хрень из тех, что продаются в «Теско» и прочих подобных местах, но дух — старый дух, дух магазинчика на углу, понимаете? — остался прежним. — Он поднял бокал, салютуя собственной изобретательности. — И знаете, что еще?