Линия красоты

Холлингхёрст Алан

— Киска, его никто не сажает в тюрьму, — ответил Джеральд. — Насколько мне известно, законов он не нарушал. Его просто поймали со спущенными штанами. — И по какой-то полуосознанной ассоциации покосился на Ника.

— Насколько я знаю, да, — подтвердил Ник, очень стараясь, чтобы эти четыре слова прозвучали бесстрастно и чуть осуждающе.

Гектора Молтби со спущенными штанами даже вообразить было страшно, и в конце концов опозоренный тори совершенно не заслуживал солидарности. Ник предпочитал светлые и романтические образы гомосексуальной любви, образы, сулившие ему самому золотое будущее — например, пару обнаженных купальщиков на залитом солнцем пляже…

— Ну хорошо, — проговорила Кэтрин. — Не понимаю, почему его

отправили в отставку. Что такого, если ему иногда хочется отсосать?

Джеральда покоробило, хоть он и постарался не подавать виду.

— Нет-нет, после такого оставаться в правительстве нельзя. Тут и говорить не о чем. — В голосе его слышалось даже какое-то смущение, словно сам он такие порядки не одобряет, хоть и вынужден был им подчиняться.

Кэтрин рассмеялась:

— Что ж, может, это пойдет ему на пользу. Поможет понять, кто он на самом деле.

Джеральд, нахмурившись, полез в буфет за бутылкой вина.

— Странные у тебя представления о том, что может пойти человеку на пользу, — полураздраженно-полушутливо заметил он. — Вот что, давайте-ка за ужином откроем «Подьё Сент-Эсташ».

— С удовольствием, — промурлыкала Рэйчел. И добавила, с присущей ей неожиданной жесткостью в формулировках: — Все очень просто, дорогая: это вульгарно и небезопасно.

— Ник, ты сегодня с нами поужинаешь? — спросил Джеральд.

Ник слабо улыбнулся, не поднимая глаз: великодушие Джеральда заставило его с новой силой ощутить неустойчивость своего положения. Сегодня… А завтра, а послезавтра? Часто ли его станут приглашать разделить с ними трапезу? И что еще позволят разделить с семьей Федденов?

— Мне очень неловко, — ответил он, — но сегодня не получится.

— Ну вот! Наш первый вечер дома…

Ник не знал, как объяснить свою невежливость. Кэтрин, мечтательно улыбаясь, наблюдала за его мучениями.

— Нет, Ник не сможет, — громко объявила она. — У него сегодня свидание.

Ник вздрогнул. Слова Кэтрин царапнули по его мечтам и страхам, словно железо по стеклу. Зачем она так? И это после того, как он ее прикрыл… Он молчал, чувствуя, что заливается краской; беззвучно потрескивал от напряжения воздух, и все в комнате молчали то ли смущенно, то ли раздраженно, то ли одобрительно — этого он сам понять не мог.

Он никогда еще не был на свидании с мужчиной — Кэтрин сильно преувеличивала его опытность. Ник и сам лукавил: во время их долгих бесед о мужчинах излагал ей свои сексуальные фантазии так, словно нечто подобное и впрямь с ним происходило, и не разубеждал Кэтрин, когда она делала из этого свои выводы. Из-за постоянного повторения и детализации фантазии обросли подробностями, сделались весомы и ощутимы, как настоящие воспоминания. Однако порой Нику казалось: люди не верят ему — просто молчат из деликатности, чувствуя, что сам он себе верит.

По-настоящему «открылся» он только в последний год в Оксфорде и новообретенную свободу использовал главным образом для флирта с натуралами. Сердце его было отдано Тоби, но флирт с ним казался невозможной наглостью, почти святотатством. Кажется, он еще не до конца смирился с тем, что, если у него когда-нибудь появится любовник, это будет не Тоби и не кто-нибудь из весельчаков-однокурсников, вообще не нормальный парень, а гей — странное и подозрительное для мира существо, такое же, как он сам. Однако и стопроцентные геи — такие, которыми он восхищался, которых побаивался и которым втайне старался подражать, — смотрели на него свысока, словно видели в этом хорошеньком и умненьком мальчике что-то чуждое. И, во всяком случае, не выказывали желания лечь с ним в постель. Так что он отступал, со смешанным чувством облегчения и разочарования возвращался в свой воображаемый театр соблазнов, где актеры играли без устали, спектакль длился вечно и никогда не наскучивало однообразие репетиций. Вот почему свидание с

Лео — все же состоявшееся, несмотря на все препятствия системы, которая только и делала это свидание возможным, — было так важно для Ника. В холле он на мгновение задержался перед огромным стрельчатым зеркалом в позолоченной раме — безмолвным свидетелем всех приходов и уходов — и подумал, что зеркало как бы с неохотой дает ему свое одобрение. А потом Ник закрыл за собой дверь и оказался на улице — один. К горлу подкатила тошнота, и пришлось напомнить себе, что, в конце концов, он сегодня собирается развлечься.

Спеша вниз по холму, он задумался о предполагаемом предмете беседы — о своих интересах и устремлениях. В разговоре о своих увлечениях сексапильности маловато. Конечно, внезапное совпадение интересов может вызвать общий восторг и чувство счастливого соперничества, отдаленно напоминающие любовь; но для этого интересы должны еще совпасть. Что же касается устремлений — о них Ник старался не говорить вовсе, опасаясь, что любой разговор на эту тему выставит его беспочвенным фантазером или просто дураком. Джеральд может сказать: «Я хочу стать министром внутренних дел». Люди, пожалуй, усмехнутся, но про себя подумают: что ж, вполне возможно. А чего хочет Ник? Сейчас — только одного: чтобы его любил красивый черный парень двадцати семи лет, который работает в городском совете и ездит на сверкающем гоночном мотоцикле. Но самому Лео Ник ни за что в этом не признается.

В сотый раз вспомнился ему маленький, темноватый бар на заднем дворе Чепстоу-Касла — бар, в уединенном полумраке которого Ник назначил первое свидание. Нельзя сказать, что они там будут совсем наедине, но в нынешнюю жару люди предпочитают ужинать и выпивать на свежем воздухе. Там мягкий, янтарный свет, старые зеркала, а на стенах — фотографии старинных экипажей. Они с Лео сядут плечом к плечу, тайком сплетя пальцы под стойкой.

Подходя к бару, он заметил на углу, в стороне от толпы посетителей, молодого чернокожего, а в следующий миг понял, что это Лео, и поспешно притворился, что его не замечает. Оказывается, он небольшого роста и не бреет бороду. Но почему ждет на улице? Уже совсем рядом с ним Ник осторожно поднял глаза — и наткнулся на вопросительную улыбку.

— Ну что, так и будешь меня не узнавать? — поинтересовался Лео.

Ник рассмеялся и протянул руку:

— Я думал, ты внутри.

Лео кивнул, бросив взгляд в сторону улицы:

— Хотел посмотреть, как ты подойдешь.

— А-а! — И Ник снова рассмеялся.

— И потом, район здесь такой, что не хочется оставлять мотоцикл без присмотра.

А вот и мотоцикл — изящный, невесомый, безупречный, прикован к ближайшему фонарному столбу.

— Я уверен, с ним ничего не случится.

Ник, нахмурившись, огляделся вокруг. Значит, Лео считает, что это плохой район? Конечно, здесь бывает опасно: в грех-четырех кварталах отсюда есть бары, куда Ник ни за что не сунется, — с ними все ясно по названиям и интерьерам, которые можно разглядеть через окно. Но здесь…

Мимо прошел высокий растаман, повернул голову в сторону Лео; тот кивнул и быстро отвернулся, словно стесняясь такого знакомства.

— Давай поболтаем снаружи, а?

Ник зашел внутрь, чтобы заказать напитки. У стойки пили и громко разговаривали несколько человек — вообще, бар был светлее и шумнее, чем запомнилось и чем хотелось Нику. Лео попросил кока-колу, Нику хотелось чего-нибудь покрепче, в конце концов он остановился на той же коке, но попросил добавить в нее незаметную снаружи двойную порцию рома. Ром он никогда прежде не пил, а как можно любить кока-колу, вообще не понимал. Но сейчас перед глазами у него стоял Лео — в обтягивающей синей рубашке и джинсах, низко сидящих на бедрах, долгожданный, желанный Лео, — и Ник сам поражался своему желанию соблазнить его или, по крайней мере, испытать на нем свою силу. Руки его, когда он брал напитки, слегка дрожали.