Линкольн
Шрифт:
Бэрнсайд решил ночью атаковать армию Ли. В ночь на 20 января, когда армия выступила в поход, пошел небольшой дождь, поднялся ветер, потом дождь превратился в мокрый снег. Кони и фургоны увязли в грязи и застряли на всю ночь. Не удалось продвинуться с понтонами, простояли впустую и кони, не доставлена была в части утренняя порция виски, которую Бэрнсайд распорядился выдать каждому солдату.
На следующее утро после завтрака в главной штаб-квартире армии генерал Хукер в беседе с журналистами сказал, что командующий армией не компетентен, что президент и вашингтонское правительство глупы и уже «выдохлись». Нужен диктатор, и чем скорее, тем лучше.
Бэрнсайд подал в
— Теперь все в руках Джо Хукера, — сказал президент. — Воевать он умеет. Это, мне думается, установлено, но может ли он управлять большой армией? В этом я не уверен.
Лэймон убеждал Линкольна обратить внимание на то, что существуют замыслы свергнуть его и назначить вместо него военного диктатора. Линкольн его высмеял и обвинил в том, что, будучи лично храбрым человеком, он впадает в панику и выдумывает несуществующие опасности. Он показал ему письмо, адресованное генералу Хукеру, датированное 26 января 1863 года. Позже оно было опубликовано и широко обсуждалось.
«Генерал, я поставил вас во главе потомакской армии. Для этого у меня было достаточно оснований. И тем не менее лучше будет… если вы будете знать, что я не совсем доволен вами. Я знаю, что вы храбрый и искусный воин, что мне, конечно, нравится. Я знаю также, что вы не путаете политику со своими военными обязанностями, и в этом вы поступаете правильно… Мне недавно сообщили… ваше мнение, что армии и правительству нужен диктатор… Только победоносные генералы назначают диктаторов. Я требую от вас победы и готов рисковать в вопросе о диктаторе. Вы получите всемерную поддержку правительства, и это будет не больше и не меньше, чем та поддержка, которая оказывалась и будет оказываться всем командующим. Я очень боюсь, что ваша критика действий командующего (Бэрнсайда), приведшая к подрыву у солдат доверия к нему, теперь обратится против вас… Ни вы, ни Наполеон, если бы он восстал из мертвых, ничего хорошего не могли бы сделать с армией, в которой преобладают такие настроения.
Берегитесь опрометчивых решений, но будьте энергичны, крайне бдительны, идите вперед и добивайтесь победы».
Вскоре после получения письма Хукер беседовал с журналистом Ноа Бруксом. Хукер знал, что президент прочел письмо Бруксу, прежде чем отправить его адресату. И все же он снова прочел письмо вслух, комментировал отдельные места и закончил чтение чуть ли не со слезами на глазах.
— Такое письмо только отец мог написать своему сыну. Чудесное письмо, и хотя оно более резкое, чем я заслуживаю, могу сказать, что я люблю человека, написавшего это письмо.
И тут же Хукер продолжал:
— Когда я возьму Ричмонд, письмо будет передано вам для опубликования в печати.
Хукер внешне казался многим настоящим воином. Это был высокий ростом, розовощекий, синеглазый блондин сорока девяти лет. Он окончил Уэст-Пойнт, получил звание капитана за храбрость, проявленную в мексиканской войне. Когда началась война, он занимался земледелием и состоял инспектором военных дорог на западном побережье.
Люди по-своему судили о Хукере. Один кавалерийский офицер сказал, что Хукер прекрасно играл в покер, но когда в решительную минуту нужно было накинуть еще тысячу, он воздерживался. Когда Хукер шел в атаку, его люди гибли целыми взводами, но с занятой территории
— Меня это угнетает в Хукере. Мне кажется, что он слишком самоуверен.
После совещания в Белом доме Линкольн попрощался с Хукером.
— Мы ждем от вас, генерал, хороших вестей в самое ближайшее время, — сказал Линкольн.
Хукер ушел.
Линкольн обратился к молодому кавалеристу сержанту Страдлингу. Выяснилось, что кавалерист просит помочь ему добраться после отпуска в свою часть. Президент обеспечил его бесплатным проездом на пароходе.
Сержант собирался уже уходить, когда Линкольн решил с ним поговорить о причинах зимнего дезертирства из армии. Сержант сказал, что армия не была уверена в Бэрнсайде.
— Он воевал, как некоторые люди играют на скрипке — неумело и с сильным нажимом, — сказал кавалерист.
Присутствовавший при этом сенатор Уэйд спросил: было ли какое-либо оправдание грубым ошибкам, имевшим место под Фредериксбергом?
— Это и меня очень интересует, — сказал Линкольн — так что продолжайте.
Кавалерист объяснил, что местность была открытая, не было никаких стоящих упоминания гор или рек. Можно было легко загнуть оба фланга армии конфедератов. Рядовые были удивлены, почему атаку повели в лоб по низине. Будь у Бэрнсайда военные способности, он повел бы атаку на фланги и выбил бы Ли с его позиций.
— Когда генерал Хукер только что прощался с нами, — напомнил Линкольн, — он сказал: «Мистер президент, в моем распоряжении одна из лучших наших армий. Я надеюсь в ближайшее время прислать вам добрые вести». То же самое сказал генерал Бэрнсайд незадолго до битвы под Фредериксбергом. У меня до сих пор болит сердце от последствий этой катастрофы.
Сержант сказал, что он полностью одобряет Декларацию, но многие из его товарищей заявили, что они не пошли бы воевать, если бы знали, что война приведет к освобождению черных. Многие дезертировали, другие искали перевода в обоз, в медицинские учреждения, в подразделения квартирмейстеров и в другие тыловые организации, только бы не воевать с оружием в руках. Дезертировали также из-за отсутствия веры в Бэрнсайда.
— Я предполагал, что после опубликования Декларации будут случаи дезертирства, — сказал Линкольн, — но я уверен: армия от этого серьезно не пострадает. С другой стороны, в армию пойдут теперь люди, которые до этого не хотели воевать.
Президент поблагодарил кавалериста. Страдлинг попрощался и попал на тот же пароход, который вез генерала Хукера на фронт. В письме домой Страдлинг сообщал: «Я рад был уйти из Белого дома; мне казалось, что я присутствовал на похоронах. Сенатор Уэйд раза два улыбнулся, иногда улыбались и два джентльмена, присутствовавшие при разговоре, но на лице Линкольна не было и следа улыбки. Его длинное, грустное, мрачное лицо преследует меня все эти дни».
Хукеру доложили в последних числах января, что в круглых цифрах из армии выбыли 3 тысячи офицеров и 82 тысячи рядовых; все они числились в списках, но при перекличках отсутствовали. Некоторые были больны, другие ранены или в отпуске. Были и пезертиры. Тоска по дому, мрачные настроения и общее чувство безрезультатности войны — вот причины, приведшие к тому, что в среднем ежедневно дезертировало по 200 человек. Родственники и друзья присылали спешной почтой посылки с цивильной одеждой, в которой легче было дезертировать. Пришлось издать закон, согласно которому посылки проверялись и найденная гражданская одежда сжигалась.