Липяги
Шрифт:
Мерин пустился во весь дух.
Колеса тарахтели и подпрыгивали на колдобинах, повозку бросало из стороны в сторону. Поручни качалки, за которые, стоя на задке, я держался, ныряли то вниз, то вверх.
Мы повернули с площади на Большой порядок и понеслись под гору, к пруду. Ветром у меня сбросило с головы фуражку — настолько мы быстро мчались. На самом спуске, у дома Змейки, нас чуть было не занесло в промоину. Авданя вовремя свернул, не то не сносить бы нам своих голов.
Мимо пруда повозка, казалось, не катилась, а летела
— Пожа-а-а-ар!..
Повозка наша была уже на мосту, как вдруг подо мной что-то треснуло. Поручни качалки наклонились, дроги осели и покачнулись влево. Я с трудом удержался на машине. Стук! Стук! — четко застучало подо мной. Я оглянулся, и сердце у меня перестало биться при виде случившегося.
А увидел я вот что: металлическая шина от колеса катилась в одну сторону, а деревянные спицы, выскакивая из ступицы, отлетали вверх, как колосья из-под молотилки. Железная ось и чека царапали землю.
— Тпру-у!
Авданя осадил лошадь и, выругавшись отменной матерщиной, спрыгнул с козел.
Мимо пробегал Василий Кочергин, наш бывшей сосед, железнодорожник. Видно, дома был. Он тоже бежал на пожар, с вилами.
Василий остановился, и мы все вместе стали осматривать повозку.
— Тише едешь — дальше будешь! — сказал Василий Кочергин, посмеиваясь.
— Вагу надо! Эй, мужики, вагу давай! — распоряжался Авданя.
Кто-то тащил от дома вагу.
Василий Кочергин стоял возле повозки и хохотал.
Я, признаться, тоже с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться: вспомнилось мне, как Авданя уверял, что ему памятник при жизни надо поставить… Каску-то не позабыл, а колеса поглядеть некогда… «Герой»!
Если бы Евдоким Кузьмич ехал немного потише, то, возможно, колесо и выдержало бы. А при такой-то скорости да при таких-то ухабах, какие на наших липяговских улицах, и новое колесо разлетится в щепу, не то что старое, рассохшееся!
Представьте себе состояние Авдани: село горит, а единственная пожарная машина без колеса! Я уже собирался бежать к бирдюковской кузне, — может, там какое колесо завалялось?
Но крестный мой оказался находчивым и расторопным пожарником. Он не растерялся. Не успели еще мужики принести вагу, как он взял багор, бывший тут же, в возке качалки, подсунул под телегу, привязал его вожжами, и мы снова поехали. Теперь Авданя не гнал лошадь во весь опор, а вел ее под уздцы. Я шел позади повозки, наблюдая за тем, как багор, заменивший колесо, тарахтит по сухой земле.
Мужики бежали мимо, обгоняя нас. Каждый подшучивал над Авданей:
— Шляпу свою вместо б колеса приделал!
Это они намекали на Авданину каску.
Крестный отмалчивался.
Только
Теперь и вовсе можно было не спешить: уж если прикатили железнодорожники, так они наведут порядок, они не дадут пожару развернуться!
Однако Авданя продолжал погонять бедного конягу, и успокоился он лишь тогда, когда увидел, что горит дом Поликарпа Юданова.
Поликарп был когда-то церковным старостой, недолго был старостой, года полтора, как раз при рыжем нашем попе, но, несмотря на это, кирпичный дом успел-таки поставить. Прослужи еще годик отец Митрофан, глядишь — Поликарп и дом покрыл бы железом. Но рыжий поп своими проказами совсем отвадил прихожан от церкви. Церковь закрыли, а Поликарпу пришлось достраивать новый дом наспех, кое-как. Крышу кирпичного дома он покрыл соломой, погреб шалашиком оформил, а мазанку без стропил, в один скат сделал.
Увидев, что горит дом Поликарпа, и я как-то успокоился. Дом каменный, ну, сгорит крыша — не беда. К тому же поместье Поликарпово стоит одиноко, в проулке, ведущем к дому Межовых. Вокруг густые ракиты, огню на другие избы не перебраться.
Когда мы подъехали к дому Поликарпа, крыша уже прогорела. Дымили только обуглившиеся стропила. Человек шесть станционных пожарников — все в касках и грубых брезентовых куртках — суетились возле дома. Двое, взобравшись на лестницу, поливали из брандспойта стропила. Белая струя воды, вырываясь из медного мундштука, шипела; черные, обуглившиеся стропила качались под напором этой струи.
На зеленой лужайке перед домом толпились мужики и бабы, сбежавшиеся на пожар. Под обгоревшими ракитами ходил высокий лысый старик — дед Поликарп. Одна штанина не заправлена в сапоги и волочится, черная сатиновая косоворотка выбилась из-под ремня.
— Я-т тольки на гумно вышла, — узнал я голос соседки Поликарпа, бабки Стуловой, — как оно загудёт! Оглянулась — а оно уж полкрыши в огне…
— Где произошло самовозгорание? — спросил с ходу Авданя.
— Поджог… поджог… — повторял Поликарп.
— Надо трубы в порядке содержать! — сказал Евдоким Кузьмич, проходя в самую середину толпы. — Неисправен дымоход — отседа и самовозгорание! Придется составить акт.
— Ахт? А на кого ж его составлять? — полюбопытствовала Стулиха.
— На хозяина домовладения.
Тут из-за угла мазанки, где сложено было выброшенное из избы барахло, вышла бабка Аграфена, жена Поликарпа.
— Мурло! — закричала она, подступая к Авдане. — На тебя первого надо ахт-то составить! Час али боле село горит… Со станции помощники… спасатели наши примчались!.. А он сковороду свою на башку напялил и думает — начальник. Ахт будет составлять! Гляньте, люди добрые, у него палка заместо колеса привязана! Где ж ты колесо-то потерял, герой?..