Шрифт:
Чарльз Л. Харнесс
Лирическая любовь
Перевод с английского Белоголова А.Б.
* * *
Это история о моем преподавателе английского языка в учебном заведении. Я просто обожал ее. Она один раз рискнула из-за меня - к моему вечному позору: она поставила мне итоговую оценку, которая включала несуществующую курсовую работу о Браунинге. Я обещал, что напишу эту работу и передам ей, но я тянул время и бездельничал, и ничего не сделал.
Итак, моя лирическая любовь, вот она, наконец-то. Со сложным интересом. Вы давно мертвы, но вы бессмертны. Это привело меня к исследованию Флоренции, Ренессанса, и, в конечном
***
Я давно понял, что профессор Мэй Лесли сильно отождествляла себя с викторианской поэтессой Элизабет Барретт. Она была похожа на Барретт и одевалась как Барретт. Ее волосы, как у Барретт, свисали длинными локонами на бледном, но живом лице. Как настоящий поэт, она не использовала макияж. Но в одном она отличалась от Барретт: будучи подростком, она приняла удар полиомиелита, ограничивший ее инвалидной коляской, на которой она маневрировала с большим умением и энергией. Как мы знаем, у британской поэтессы были проблемы с позвоночником, и она долго была в постели, но она была, конечно, ходячей в день своей свадьбы. И это приводит меня к следующему сходству: обе женщины (по-своему, и в свое время) любили Роберта Браунинга.
И я любил Мэй Лесли. Как я люблю тебя? Позвольте мне посчитать – какими способами! Прежде всего, как красавицу. Представьте абсолютно темные волосы, искусно заплетенные в локоны. Мерцающие зеленые глаза. Естественно красные губы между полупрозрачными щеками. Это тело. Я вообразил чудесную грудь, гладкую, упругую, с розоватыми бутонами. И еще эротическое покачивание живота. Ее руки были сонетами. И все же она была девственна. Я сомневался в том, что мужская рука когда-либо касалась её в вожделении. Какое расточительство!
В течение многих лет я засыпал, думая о ней. Она была старше, чем я - на шесть или семь лет. Но это не имело для меня значения. Ее эрудиция была огромна, но это также не имело значения. Она была признанным авторитетом в части второстепенных викторианских поэтов. Она написала книги. Она читала лекции по видео по всему миру: Оксфорд, Сорбонна, Московский Университет, и (вы не поверите!) в Массачусетском технологическом институте.
Она знала нечто обо всем. Универсальный доктор. Когда мы обсуждали мою выпускную специальность, которая была квантовой физикой, она могла даже посчитать это своим собственным делом, и, как точные теоретические материальные точки, могла двигаться вперед и назад вдоль оси времени («менуэт Фейнмана»). Она ценила меня. Она поощряла меня. Когда последний год обучения в колледже завершился, она помогла мне получить степень дипломированного специалиста.
Да, существует камень преткновения.
Так вот, мы были в ее небольшом офисе в Здании Искусств, в очередной раз после всех этих лет, и я точно знал, о чем она думала.
Статья о Браунинге.
Я вновь пережил эту последнюю встречу, пять лет назад, дюжину раз. Она была совершенно взволнована, и продолжала игру, управляясь с инвалидной коляской. — Вам необходим продвинутый курс, если вы собираетесь получить ученую степень в квантовой физике. Вы делаете какие-либо успехи со своей статьей о Браунинге?
Какие-либо – это сколько? — Некоторые, — ответил я. Где же время, которое уходит? Время, время, время. У меня было шесть заданий, у которых истекали сроки и еще проекты. Слишком много времени на проект времени. И теперь еще оставался Браунинг. Оценка Роберта Браунинга. Курсовая работа для инженера по теме английской литературы Лит. 205. Как это могло случиться? Я любил эту прекрасную, пораженную болезнью женщину. Я знал, что ей причиняло боль
— Что вы делаете этим летом? — спросила она.
Я пожал плечами. — Ничего.
Она прояснилась. — Я дам вам продвинутый курс. Теперь. Вы получите ученую степень. Закончите статью этим летом. Я хочу получить ее к концу августа. Обещаете?
— Конечно! Я был удивлен и благодарен. Я протянул руку, будто для рукопожатия в соответствии с соглашением, и вероятно, рефлекторно она подала мне свою руку. Но тогда я взял эту руку в свои руки, поцеловал ее ладонь и ушел, пробираясь через штабели книг и бумаг.
Пять лет назад.
Статья о Браунинге.
Я попытался. В течение следующих двух недель того лета я не покидал терминалы библиотек, собирая данные и получая распечатки. Я даже набросал несколько предварительных страниц. Кто, черт возьми, был этот парень, Роберт Браунинг? Муж Элизабет Барретт: это было его единственной претензией к славе. На самом деле, многие компьютерные записи называли его Робертом Барреттом.
— Он написал красивые вещи, значительные вещи, — настаивала Мэй (бесполезно спорить с безжалостной мерой истории). — Так они познакомились, прежде всего. Она уже была великой поэтессой, и она поняла его поэзию: «Моя последняя герцогиня». (Ей нравилось всё то, на что она смотрела, и ее взгляд проникал повсюду). «Как провезли добрую весть из Гента в Ахен». (Я скакал, Дирк скакал, мы скакали все втроем). «Домашние мысли из-за границы». (О, чтобы быть в Англии, сейчас, когда там апрель».) «Пиппа Пэйсс». (Бог на небесах - все хорошо с миром). И, конечно, эта замечательная небольшая вещь – «Крысолов Хамелин». И всё это до того, как он встретил Элизабет Барретт.
И я искал все это. Роберт объяснился в любви. В первой раз Элизабет отклонила его предложение.— Мой отец никогда не согласится, — сказала она. Кроме того, я - полуинвалид. Я была бы обузой для вас.
— Будь проклято это согласие! — заявил Роберт. — Воскресните!
И она сделала это. Таким образом, они поженились и переехали в Италию, где она продолжила свою карьеру с самой величайшей поэзией о любви девятнадцатого века: «Сонеты от португальцев». И прочие другие чудеса: «Аврора Ли, Музыкальный инструмент, Де Профундис, Бьянка среди Соловьев». Но Роберт просто увял. Он писал и был игнорирован. Она писала и процветала.
На одной из наших ранних встреч Мэй изложила интересное размышление. — Если бы Роберт написал одно действительно значительное длинное стихотворение, то, возможно, этого было бы достаточно, чтобы разжечь заслуженный интерес к его более ранним работам. Он мог бы попасть в Словарь Поэтов, и возможно, в половину колонки в Энциклопедии английских поэтов. Но нет. Выжил только «Крысолов Хамелин», и это - все.
Таким образом, пять лет спустя, я привез доктора Мэй Лесли и ее инвалидное кресло, в моем фургоне в мою лабораторию. Сначала она не хотела оставлять свой закуток кампуса. Она все еще злилась на меня. Она все еще чувствовала себя преданной, поскольку до сегодняшнего дня я всё еще не закончил свою оценку Роберта Браунинга. Как оказалось, я должен был отложить свое исследование Браунинга в середине того первого лета и устроиться на работу, или мне пришлось бы голодать. Тот роковой август прошел, но никакой статьи не было. Но у меня были продвинутый курс, и затем ученое звание. Мы не говорили с тех пор, за исключением моего звонка ей вчера.