Лирика

Пессоа Фернандо

Прощайте, прощайте, прощайте, все,

не пришедшие

со мною проститься,

о семейство мое, существующее лишь условно...

Прощай, мой сегодняшний день, о перрон неушедшего

дня,

прощай, моя жизнь, прощай!

Остаться, словно пакет, оставленный кем-то,

по ту сторону полотна, под охраной толпящихся

пассажиров.

Быть обнаруженным сторожем, когда поезд отойдет

от перрона:

"Что за рассеянный

тип здесь оставил это?"

Остаться, думая об отъезде.

Остаться, понимая, что правильно сделал.

Остаться, чтоб умереть не сразу...

Я отправляюсь в грядущее, как на трудный экзамен.

А вдруг этот поезд никогда не придет и господь меня

пожалеет?

Я на вокзале - ах, это пока не более чем метафора.

Я человек весьма представительный с виду.

Можно со стороны подумать, что я долго жил

за границей.

У меня манеры вполне воспитанного человека.

Я сам поднимаю свой чемодан - брать носильщика

не считаю приличным.

И рука, поднимающая чемодан, она тоже дрожит

при этом.

Уехать!

Никогда не вернусь обратно,

никогда не вернусь, потому что не возвращаются те,

кто уехал.

Место, куда возвращаются - всегда другое.

Вокзалы, куда возвращаются - всегда другие.

Не те уже люди, и мир, и само понимание мира.

Уехать, о, бог мой, уехать!.. Страшусь отъезда!

МАРЦИАЛЬНАЯ ОДА

Безводная река - в ней только бесчисленные

люди и вещи,

Но она до ужаса безводна!

В ушах у меня барабаны грохочут,

Понять не могу, реку ли я вижу, барабаны ли слышу,

Как будто и слышать и видеть нельзя их вместе!

Эла-о-о! Эла-о-о!

Ручная машинка бедной вдовы, штыком

умерщвленной...

Когда-то по вечерам она на ней шила...

Стол, за которым старые люди играли в карты,

Все это смешалось, смешалось с телами и кровью,

Все стало одной рекою, одной волною, одним

ползучим кошмаром.

Эла-о-о! Эла-о-о!

Я откопал расплющенный на мостовой жестяной

паровозик

И плакал, как плачут все матери мира в страхе

пред жизнью,

Своею ногой пантеиста споткнулся о швейную

машинку вдовы, умерщвленной штыком,

И бедная, мирная эта машинка копьем мне сердце

пронзила.

Да, я во всем виноват, я, солдат,

Что всех убивал, насиловал, жег и рушил,

Нечистая совесть моя, мой позор отбрасывают

безобразные тени,

Подобные Агасферу, бродили они со мною по свету,

А вслед за моими шагами другие

шаги громыхали,

размашистые, как бесконечность.

Внезапно заставил меня закрыть глаза

физический страх от возможной встречи с Богом.

Абсурден Христос, искупающий все преступления

и все насилия,

Мой крест - во мне, недвижный, жгущий, крушащий,

Все вобрала душа моя, безбрежная, как вселенная.

Я вырвал игрушку из рук ребенка и ударил ребенка.

Глаза у него - как глаза моего сына, который

у меня, быть может, еще родится и которого

также убьют,

Испуганно и благочестиво молили меня за всех,

того не ведая сами.

Из комнатушки старухи я выволок портрет ее сына

и разорвал на клочки.

Испуганная и бессильная, она зарыдала...

Я внезапно понял, что она - моя мать, и всей кожей

ощутил страх божий.

У бедной вдовы разбил я машинку.

Она захлебнулась рыданьем, забыв о швейной

машинке.

А что, если в мире ином у меня будет дочь, и она

овдовеет, и с нею будут так обращаться?

Я, будучи капитаном, велел расстрелять крестьян

дрожащих,

Позволил насиловать дочерей, чьи отцы привязаны

были к деревьям.

Теперь я понял, что все это произошло в моем сердце,

Что все это жжет и душит и я не могу шевельнуться,

не ощутив этой боли.

Боже, сжалься надо мной, никого не жалевшим!

ТРЕБУХА В ТОМАТНОМ СОУСЕ

Однажды, в недорогом ресторанчике, вне времени

и пространства

Мне подали любовь - под видом холодной требухи

в томатном соусе.

Я вежливо сказал посланцу кухни,

Что предпочитал бы есть ее горячей,

Что это блюдо - требуху в томатном соусе

холодным не едят.

Мне стали возражать.

Я всегда оказываюсь неправ, даже в ресторане.

К холодной требухе я не притронулся,

другого ничего мне не хотелось,

Я заплатил по счету и пошел бродить по улицам.

Какая бессмыслица, правда?

Но так случилось со мной.

(В детстве каждого человека был какой-нибудь сад,

Собственный, городской, соседский,

Настоящим хозяином сада были тогда наши игры;

А теперь нам грустно.)

Я прекрасно все это знаю, и все-таки

Я попросил любви - а дали

Холодной требухи в томатном соусе.

Такую требуху никто не ест холодной.

Мне подали ее холодной.

Я оставил ее нетронутой. Была она холодной.